Жизнь

В тот день, 29 июня 1967 года, меня признали виновным и приговорили к двенадцати месяцам тюремного заключения. Роберт Фрейзер получил шесть месяцев, а Мик – три. Мика держали в “Брикстоне”. Меня с Фрейзером в тот же вечер отправили в “Скрабс”.

Не приговор, а анекдот. Это ж как они тебя ненавидят! Интересно, кто тогда нашептывал в судейское ухо. Если б он слушал мудрых советчиков, он бы сказал: что до меня, это обойдется вам в двадцать пять монет и вон отсюда, дело яйца выеденного не стоит. Задним умом понимаешь, что он вообще-то даже сыграл нам на руку. Он ведь умудрился превратить все дело в грандиозный пиар-повод для нас, хотя, по правде, “Уормвуд Скрабс” теплых чувств у меня не вызвал, пусть и всего на двадцать четыре часа. В общем, у судьи за один день получилось сделать из меня что-то вроде народного героя. С тех пор пытаюсь соответствовать.

Но была и серьезная неприятная сторона у всего этого – узнать, что это такое, когда на тебе сосредоточилось раздражение взбудораженного истеблишмента. Если власти в ком-то чувствуют непокорность, они разбираются с ними двумя способами. Один способ – втянуть, другой – расплющить. Beatles им пришлось оставить в покое, потому что раньше их уже приласкали медалями. А нам достался молоток. Все было серьезнее, чем я думал. Я оказался за решеткой, потому что очевидно взбесил всех этих начальников. На меня, гитариста поп-группы, устраивает охоту британское правительство и его армия злобных полицейских, по каждому из которых видно, как они перепуганы. Мы выиграли две мировых войны, а у этих просто, блин, коленки трясутся. “Ваши дети поголовно вырастут вот такими, если немедленно не положить этому конец”. Абсолютное непонимание с обеих сторон. Мы не подозревали, что занимаемся чем-то таким, из-за чего должна разрушиться империя, а они шарили пальцами в каждой сахарнице без малейшего понятия, что же они ищут.

Но все это не помешало им продолжать нас доставать – снова, и снова, и снова, все следующие полтора года. Причем это пришлось как раз на время, когда они открыли для себя наркотики. Они ведь о них раньше ничего не слышали. Я когда-то мог спокойно ходить по Оксфорд-стрит с плитой гашиша размером со скейтборд. Даже ее ни во что не заворачивал. Это были 1965–1966-й – недолгий момент абсолютной свободы. Мы, в общем-то, и не думали о том, что все это наше баловство противозаконно. А они про наркотики не знали вообще ничего. Но после того, как проблема нарисовалась, где-то в 1967-м, они прозрели и открыли для себя шикарные возможности. Новый источник дохода, новый повод для продвижения по службе, новый способ пачками тягать людей за решетку. Повязать хиппана – чего уж проще. И стало так удобно, когда можно взять и подкинуть человеку пару косяков. Это настолько прочно вошло в обиход, что ты даже не удивлялся.

Большую часть первого дня срока занимает процесс оформления. Тебя привозят с остальными новобранцами, загоняют в душ, а потом поливают какой-то штукой от вшей. “Повернись-ка, сынок, вот так, вкусно, да?” Все заведение устроено так, чтобы сразу по максимуму тебя прогнуть. Стены “Скрабс” выглядели неприступно, двадцать футов все-таки, но кто-то тронул меня за плечо и сказал: “Ничего, Блейк-то перебрался”. За девять месяцев до того дружки шпиона Джорджа Блейка бросили ему через стену лестницу и вывезли его в Москву – побег, который наделал много шума. Но ведь еще надо иметь русских дружков, которые перебросят тебя через границу. Короче, я чинно ходил по кругу с остальными, и стоял такой базар, что до меня не сразу дошло похлопывание по спине: “Киф, залог на тебя пришел, сучок ты такой”. Я спросил: “Кому что передать? Пишите быстро”. Пришлось развозить штук десять записок по семьям. Сплошные слезы. Была в “Скрабс” своя доля сволочных ублюдков, в основном, конечно, вертухаи. Когда я садился в “бентли”, главная сволочь мне сказала: “Еще вернешься”. Я сказал: “При твоей жизни – не дождешься”.