Жизнь

Но это еще был не конец. Мы садимся на самолет, и я говорю: пиздец, старик, давай быстро звони кому-нибудь, чтобы достать балды во Фриско, когда долетим. Знаешь хоть кого-нибудь во Фриско, кому можно позвонить? И тогда, не помню почему, я вытаскиваю бумажник и немедленно нащупываю два непонятных бугорка под кожей. И ошибиться невозможно. Лежат, заныканные в бумажнике, две капсулы-“двухнулевки” белого, то есть чистого героина на нехилый втык. Эти штучки были от аделаидских девиц, наших двух Шил. А таможня-то меня прочистила пылесосом – лазали во все места, жопу прощупывали! Если б меня с ними повязали, обратно в страну я бы хуй когда попал. И как они их прозевали? Хотя такое с таможенниками сплошь и рядом. Если думаешь, что чистый, всегда выходишь сухим. А я был абсолютно убежден, что повыбрасывал все свое дерьмо. Короче, я немедленно двинул в туалет. И моментально все снова стало розовым. Сейчас поделим одну капсулу пополам – занюхаем, потому что иглы-то с собой нет. Этого пока хватит, а потом, когда доберемся, найдем кому позвонить. В общем, уже в который раз пронесло. Этой ночью петух не прокукарекал.

Нам с Бобби очень везет, судя по всему, когда мы вдвоем, а особенно везло в аэропортах в те годы. Однажды мы проходили через контроль в Нью-Йорке, и Боб отвечал за вещи. Одну мою сумку нужно было отправить в багажный отсек и ни в коем случае не пропускать через детектор. Там лежал пистолет, мой “смит-вессон” тридцать восемь особый, с припасом в пять сотен патронов. Я тогда держал целый арсенал. И ни на одну пушку не было бумаг. Мне запрещено владеть огнестрельным оружием, я же бывший осужденный. А в грузовом отсеке с остальным багажом оно бы спокойно прокатило. А Бобби все, на хуй, перепутал, и я смотрю – моя сумка с револьвером едет прямо на просветку. Блядь! Стойте! Я заорал: “БОБ!” – и все, кто сидел у детектора, повернулись и вылупились на меня, и экран остался без внимания. В общем, сумка проехала, а они не увидели.

* * *

Я полетел прямо на Ямайку, где осталась Анита с детьми. Мы поселились в Мэмми-бее в ту весну 1973-го. Вообще-то дела уже немного начинали портиться. Анита стала вести себя непредсказуемо – у нее развилась паранойя, и, пока я был в отлучке на гастролях, вокруг нее стало собираться много народа, который вовсю злоупотреблял ее гостеприимством, – хреновое сочетание. Даже когда я сам там жил, наше хозяйство было довольно шумным. Раздражали всех соседей, хотя сами в это не врубались. Белый мужик с большим домом, и всем известно, что у него каждую ночь пасутся растафари – записываются, играют музыку. Соседи не возражали бы, если б это было на выходных или еще как. Но не в понедельник или во вторник. А мы начали собираться без перерывов, каждую божью ночь. А как несет из этого дома, только понюхайте! Эти ребята с чашей переводили анашу мешками – дым относило за милю. И соседей это не устраивало. Я потом узнал, что Анита, ко всему, еще и сама разозлила много кого. Ее несколько раз строго предупреждали, но она была без тормозов, грубила констеблям и всем, кто жаловался. Ее там звали грубиянкой[201]. И еще, что вообще-то смешно, ее прозвали Муссолини, потому что она говорила по-итальянски. Анита умеет быть мерзкой. Я знаю, я был ее мужем (хотя и не был). В общем, у нее были проблемы.

Я улетел в Англию, и той же ночью копы устроили дома облаву, практически еще до того, как я приземлился в Лондоне, – куча копов в гражданском. Дошло и до стрельбы, один выстрел, насколько я понял, сделал некий офицер Браун, когда Анита швырнула в сад фунт анаши, который пролетел мимо него. Они забрали Аниту, когда наконец смогли скрутить, и отвезли ее в тюрьму в Сент-Энн, а детей бросили. Марлону только-только исполнилось четыре, а Энджеле был вообще год, и по крайней мере Марлон видел все это своими глазами. Страшно подумать. А я в Лондоне, и до меня доходят вести про то, что случилось. Моя немедленная реакция была вскочить в первый самолет на Ямайку. Но меня убедили, что лучше давить на них из Лондона. Если б я туда поехал, они, наверное, сцапали бы и меня. Братья с сестрами забрали детей и спрятали их у себя в Стиртауне, прежде чем власти стали думать: “А что же нам делать с этим двумя малолетними?” И они так там и жили, пока Аниту держали в тюрьме, и растафари прекрасно о них позаботились. Для меня это было самое важное. Огромное облегчение знать, что они в безопасности, что за ними смотрят. Насколько лучше, чем если бы их всучили какой-нибудь приемной семье. Энджи и Марлон прекрасно себе играли со своими друзьями, которые их до сих пор помнят и которые сейчас здоровые парни с девками. Вот тогда я уже мог сосредоточиться на том, чтобы вытащить Аниту.