Жизнь Антона Чехова

Евгении Яковлевне с Марьюшкой оказалось не под силу обеспечить Антону диетическое питание. Они готовили пищу посытнее, но Антон не мог переваривать жир и в результате сбросил все килограммы, набранные во время поездки на кумыс. К 9 января температура в Ялте снизилась до минус десяти. Антону стало казаться, что он «в Камчатке уже 24 года». По такому холоду он даже боялся мыться. Маша отправилась в Москву 12 января, нарушив обещание взять с собой Евгению Яковлевну: Антона нельзя было оставить в доме одного. Однако если он и жаловался, то не на одышку и упадок сил, а на скуку и одиночество. Мысль о том, что необходимо писать обещанную МХТу комедию, приводила его в отчаяние. Как теперь ему казалось, оставь он литературу и займись садоводством, то прожил бы лет на десять дольше, однако, обрезая розы, был вынужден возле каждого куста делать передышку[536].

Грусть и уныние нашли свой выход в рассказе «Архиерей», который Чехов закончил к 20 февраля. Бунин назвал его лучшим рассказом русской литературы. Сюжет этой небольшой истории, по собственному признанию Антона, сидел у него в голове лет пятнадцать. В рассказе писатель последний раз в своем творчестве проводит параллель между служителем алтаря и служителем муз. На службе в Вербное воскресенье архиерей небольшого монастыря, занемогший от болезни, которая через несколько дней сведет его в могилу, начинает плакать от умиления и доводит до слез паству. Под Пасху он умирает и, в последние мгновения видя себя быстро и весело идущим по полю, переживает в душе воскресение, освобождающее его от распятия – болезни. Годы спустя уже никто не верит обожавшей его матери, что сын ее служил архиереем. Жизнь героя этого рассказа странным образом напоминает чеховскую: как и автор, он предчувствует свою раннюю смерть и пренебрегает собственной славой. Для тех, кто был знаком и с Антоном, и с его матерью, эти очевидные совпадения добавляли в чеховский рассказ горький привкус. «Архиерей» стал лебединой песней Антона Чехова, давшей толчок современной прозе об одиночестве и смерти, такой как «Смерть в Венеции» Томаса Манна.

Антон понимал, что брата Мишу затягивает в жернова империи Суворина, однако вызволить его уже не надеялся. Тем временем Александр, страдая от одиночества и холода, первым нарушил долгое молчание в переписке с братом. Назвав «Новое время» «отхожим местом», он выразил опасение, что из-за недоброжелательности к Антону он может лишиться работы. Александр теперь круглый год жил на построенной им даче в окружении породистых кур, сидящих в вольерах его собственного изготовления. В промежутках между запоями он строчил низкопробные романы. В тот год Антон, слабея здоровьем, воскресил в душе теплые чувства к старшему брату. В январе Альтшуллер предупредил Ольгу: «Процесс сделал шаг вперед … Питался Антон Павлович … очень плохо, мне кажется, иногда он ничего не ел … Как вредны и опасны его легкомысленные экскурсии на север зимой … Тоска и одиночество, в которых пребывает теперь Антон Павлович, тоже не могут не влиять вредно на его здоровье»[537].

Из Москвы Ольга жаловалась Антону на доктора Долгополова: «Он меня попросту выругал, что я не бросаю театра». Упреки в свой адрес слышала она и от чеховского приятеля Сулержицкого, который приехал в Ялту подлечить свой плеврит: «Антон Павлович томится больше всех. Вчера у него опять началось небольшое кровохарканье … Задыхается в своих четырех стенах … Приезжайте непременно … он не только муж Ваш, но и великий писатель … Здоровье, которое необходимо всем, всей русской литературе, России. Художественный театр не только не должен мешать Вам в этой поездке, но обязан командировать Вас сюда»[538].

Всю зиму в письмах к Антону Ольга нарочито обвиняла себя в эгоизме, и ее попытки подольститься к мужу напоминают реплики Аркадиной из «Чайки»: «Ты ведь мой большой талант! Ты – русский Мопассан!» В сентиментальном порыве она наведалась попить чайку в тридцать пятый номер гостиницы «Дрезден», «откуда Чехов увез Книппер». Она сулила Антону плотские утехи: «Целую тебя крепко, со вкусом, долго и проникновенно, чтобы по всем жилам прошло … Когда увижу тебя, так откушу ухо … Будь груб со мной, и мне будет хорошо. А потом поцелуешь, приласкаешь»[539]. Жалуясь на одиночество, она строчкой ниже с упоением описывала увеселительные поездки и буйные пирушки. И настойчиво заверяла его: «Я должна быть около тебя, должна устроить тебе жизнь хорошую, приятную, спокойную» – впрочем, с оговоркой: «это моя мечта к старости».