Жизнь Бальзака

Обладая мною, ты будешь обладать всем,

но жизнь твоя будет принадлежать мне.

Так угодно Богу. Желай – и желания

твои будут исполнены. Но соразмеряй

свои желания со своей

жизнью. Она – здесь. При

каждом желании я буду

убывать, как твои дни.

Хочешь владеть мною?

Бери. Бог тебя услышит.

Да будет

так!

Желания Рафаэля сбываются, то ли по воле случая, то ли по волшебству, и он становится сказочно богат – отсюда необычное название первого американского перевода (1843): «Удача и кожа. Парижский роман». Но по мере того как сжимается шагреневая кожа, здоровье Рафаэля приходит в упадок. Он обрекает себя на невыносимую жизнь без желаний. Когда он утром выходит из спальни, особый механизм открывает все двери в его доме, чтобы он мог беспрепятственно пройти его из конца в конец. Наконец он умирает в своей родной Оверни, поняв, как и его создатель, что «само обладание властью, какой бы огромной она ни была, не дает знания о том, как ею пользоваться».

Вплетая фантастический сюжет в повседневные сцены и веря, что его собственная исключительная жизнь в каком-то смысле типична, Бальзак стремился вывести в своем романе математическую формулу человеческого существования. Уравнение приводится в двух видах – один непонятен, второй ужасно прост. Во-первых, эпиграф из Лоренса Стерна:

В «Тристраме Шенди» то же (в слегка измененном виде) – случайный иероглиф, нарисованный тростью капрала Трима, когда он пытается описать свободу, которой наслаждаются счастливые холостяки⁴³⁶. В «Шагреневой коже» он представляет «жизнь, с ее неестественными движениями, постоянными отклонениями, змееподобным движением». «И такое же значение, – говорят нам, – сокрыто в мельчайших происшествиях этой истории»⁴³⁷.

Эпиграф, если только мы правильно его понимаем, является копией всякой биографии, прошлой и будущей, ДНК всякой человеческой жизни. К сожалению, наверняка ничего сказать нельзя, хотя можно повторить за Бальзаком: «Я нахожу в сказке самым очаровательным именно то, что я меньше всего понимаю»⁴³⁸. И все же с характерной для Бальзака смесью модного легкомыслия и философскими рассуждениями, грешащими манией величия, значение эпиграфа можно свести к непостижимости жизни. Эпиграф отражает сдвиг в философии Бальзака, сознание того, что чистый материализм – верная дорога к безумию. Все в романе подвергается рациональному осмыслению. Говорят, что замысел можно уподобить игре пузырьков воздуха в бокале с шампанским; крошечное отклонение в уровне фосфора выдает святого или преступника, гения или кретина. В наши дни, по словам героя, все чудеса нового Мессии будут рассматривать под микроскопом в Академии наук⁴³⁹. Подобный релятивистский подход был характерен для послереволюционной Франции, которую Бальзак изобразил в своем романе: цивилизация, создающая новые желания и неоправданные надежды, – своего рода массовое самоубийство. Но шагреневая кожа, которая стойко переносит воздействие кислот и сжатие, какому ее подвергают ведущие ученые, кроме того, символизирует и самого автора. После смерти отца он ищет новую философию не только в рационализме, но и в мистицизме, вспомнив воззрения матери.

Еще одна формула человеческого существования излагает идеальный, для Бальзака, образ жизни в одном предложении. «Желать сжигает нас, а мочь – разрушает, но знать дает нашему слабому организму возможность вечно пребывать в спокойном состоянии»⁴⁴⁰. При рождении каждый из нас получает конечный запас жизненных флюидов; с каждым желанием запас убывает. Тайна жизни, как объясняет Рафаэлю старый торговец, заключается в том, чтобы копить энергию, тратить жизнь не на чувства, которые прискучивают, не на душу, которую можно разбить, но на разум: «Мои пиршества заключались в созерцании морей, народов, лесов, гор… У меня есть воображаемый сераль, где я обладаю всеми женщинами, которые мне не принадлежали… О, как же предпочесть лихорадочное, мимолетное восхищение каким-нибудь телом… как же предпочесть крушение всех ваших обманчивых надежд – высокой способности создавать вселенную в своей душе беспредельному наслаждению двигаться без опутывающих уз времени, без помех пространства; наслаждению – все объять, все видеть, наклониться над краем мира, чтобы вопрошать другие сферы, чтобы внимать Богу?»⁴⁴¹