Жизнь Бальзака

Даже отдыхая, Бальзак умудрялся утомиться до предела. В те годы его жизнь еще не была так подробно задокументирована, как впоследствии, но в тех редких случаях, когда имеются надежные свидетельства его передвижений, кажется, что он буквально был вездесущ; даже самому доверчивому биографу приходится то и дело сверяться с расписаниями почтовых дилижансов, настолько фантастическими кажутся маршруты Бальзака⁴⁷³. Вечером 7 сентября 1831 г. Антуан Фонтане видел его в салоне барона Жерара. Вскоре после этого Бальзак оказывается в Саше, в 13 милях от Тура, причем ехать приходилось по трудным дорогам. Сам же Тур находился в двадцати трех часах езды от Парижа. 13 сентября Фонтане снова сообщает, что видел «великолепного мсье де Бальзака» в Париже, в салоне мадам Ансело. 20 сентября Бальзак снова был у барона Жерара; но 23 сентября мы узнаем, что Лора послала брату денег в Немур, город, который находится в 50 милях от Парижа. Железнодорожное сообщение тогда пребывало еще в зачаточном состоянии, но Бальзак носился туда-сюда так, словно уже изобрели скоростные электропоезда. Кстати, непонятно, почему ни один из его героев не путешествует на поезде.

Короче говоря, «Шагреневая кожа» – один из лучших романов, написанных в состоянии полного изнурения. «Измерял ли ты свою шагреневую кожу, – спросил Бальзака знакомый, – после того как сделал ремонт в квартире и твоя ужасно современная карета начала привозить тебя домой в два часа ночи?» Бальзак, как Рафаэль, расплачивался за свои познания. Но в подробностях новой жизни, заполненной до предела, и в постоянном желании получить новые впечатления чувствуется мощная сила остранения и сосредоточенности. Бальзак мог, или заставлял себя в силу характера, одновременно преследовать разные цели. У него имелся талисман, помогавший ему избежать бессмысленного расточения энергии. Этот талисман – чувство юмора. С его помощью он выживал в тесном, злобном мирке литературного Парижа. Многие считали Бальзака наивным, но человек, пославший якобы смертоносный паштет своему издателю, был способен даже свою ненависть переложить в литературу. Все его оскорбления занимательны. Подобно Флоберу, Бальзак считал себя знатоком человеческой глупости. Чем больший размах приобретало его творчество, тем больше материала он находил для своих романов. «Примерно двадцать четыре часа я бурлю от гнева; в то время я мог бы убить его, – писал он об Амедее Пишо, редакторе, не оказавшем Бальзаку должного почтения, – но потом я вспоминаю о творчестве. К своим книгам я отношусь как султан, у которого столько детей, что он уже не помнит, кто от какой матери появился на свет»⁴⁷⁴. Даже разногласия с новым управляющим «Ревю де Пари» преломились в упражнение в этимологии в одном «Озорном рассказе»: «Фамилия упомянутого настоятеля была Пико или Пикол, от слова picottin, picoter pi-corer (“клевать” или “красть”). Некоторые называли его Пито или Питол, откуда произошло pitance (“жалкие гроши”); другие, на южном диалекте, называли его Пишо, что значит “жалкое создание”»⁴⁷⁵.

Бальзак часто метался из стороны в сторону и развивался не так быстро, как ему хотелось бы. Причина заключается в том, что цели, которые он перед собой ставил, отодвигались по мере того, как он шагал вперед. «Шагреневая кожа» – не только символ, но и факт, который можно подержать в руках. В конце «Человеческой комедии» приводятся планы и наброски, которые Бальзак так и не успел воплотить в жизнь или завершить. Тонкий срез его опубликованного творчества отражает непропорциональное количество надежд и желаний, которое усыхает, как шагреневая кожа, до размера ивового листа⁴⁷⁶.