Жизнь Бальзака

Приступая к работе над «Арденнским викарием», Бальзак с трудом вырвал победу у заранее предсказанного самому себе поражения. У него появился новый издатель, новый псевдоним и новая тема, а сотрудничество с Лепуатвеном постепенно сходило на нет. «Старый» Бальзак, написавший «Клотильду» и «Жана Луи», перешел в низший класс, в роль жалкого «автора», «бедного бакалавра изящных искусств, который только отправляется в свое первое путешествие по миру коммерческой литературы» (неприятное и провокационное выражение в то время, когда беспомощный вдохновенный писатель был излюбленным клише). Бездарный литератор без собственных оригинальных идей рекламирует серию несуществующих романов, посвященных таким мучительным темам, как предательство, некрофилия и другие романтические преступления: «Валик, или Тайные воспоминания о доме», «Жених мертвой женщины», «Незаконнорожденный» и – дань экзотике – «Венецианские гондольеры».

Сарказм Бальзака совпадает не только с зарождением нового стиля, но также и с началом его первого любовного романа – романа, который продолжался десять лет. Все символизирует своего рода освобождение от семейного гнета и смену отношения к своим родным. Даже самые откровенные сцены в его ранних романах отличает поразительная глубина – возможно, вызванная именно скоростью, с какой он их творил. Да, это «поэзия в грязи», но, кроме того, поэзия, раскрыть которую способна только истинная грязь. Фон, на каком создавались его произведения, очень важен для понимания знаменитого писателя, которого во Франции звали «самым плодовитым из наших романистов»²³². Бальзак часто высмеивал свою, как он ее называл, преждевременную эпитафию. Вынужденный, как он понимал, пером добиваться богатства и славы, хотя он, как любой истинный уроженец Турени, мечтал о жизни праздной, Бальзак представлял себя современным Прометеем, у которого орел выклевывает сердце. Образ Прометея впервые возникает именно в том пассаже, который так возмутил его мать: «Сумасшедшая, словно хищная птица, которая клюет Прометея, продолжает наслаждаться кровью своей жертвы (которую она подозревает в том, что та убила ее сына. – Авт.

). Она дико озирается по сторонам, на потрясенных свидетелей этой сцены и, погрузив окровавленные руки в тело Злодея, раздирает ему кожу, рвет плоть и, раздвинув ребра, извлекает еще бьющееся сердце. Она размахивает им с неподдельной радостью, размахивает так, что всем ясны желание мести и материнская любовь. Она подпрыгивает на месте, неразборчиво клокоча».

По сравнению с кровожадными поступками Злодея вырывание у него сердца – почти убийство из милосердия; тем не менее сопоставление материнской любви и вырванного сердца обескураживает больше, чем уже привычные зверства, описанные в предыдущих главах. Психоанализу еще только предстоит самортизировать вымышленные ужасы; границы, налагаемые «общественной моралью», были лишь вполовину действенны. Душная атмосфера этого романа ужасов некоторым образом напоминает обстановку в доме Бальзака. В конце концов, он по-прежнему жил с родителями; они, а не публика в целом были его первыми читателями. Сомнительный абзац он оставил вопреки советам родных, которым в других случаях Бальзак охотно следовал. Он насиловал свой талант и в прямом, и в переносном смысле. Подобно Злодею и другим изгоям его юношеских романов, Оноре постоянно терзался чувством вины. Более того, сами романы, язвительные предисловия и сноски, которые их сопровождают, как будто косвенным образом подтверждают приговор, вынесенный его матерью. И все же Бальзак не терял надежды. Сочиняя витиеватый пассаж о вырванном сердце, он намеревался бежать из кошмара. Вскоре после того, без каких-либо внешних признаков перемен, он отдал сердце другой женщине: соседке Бальзаков по Вильпаризи Лоре де Берни. Именно ее он часто называет потом своей матерью.

Глава 5 Божественные отношения (1822—1824)

«Моя милая, любимая, сойди на меня, как небесная роса! Моя грудь ждет тебя, твой сад в цвету, мое сердце пылает, голова увенчана розами. Воздух благоухает виноградом. Голубь свил гнездо на верхних ветвях тополя. Струящийся лунный свет разбивается о волны серебристой лагуны. Тихо; лишь курлычет лебедь, который возвращается к своей спутнице. Спустись! Приди, любовь моя, или мои слезы упадут на надушенную постель, которую я приготовил собственными руками»²³³.