Жизнь Бальзака

Возможно, Бальзак также помогал писать рецензию в «Артисте», подписанную «Ж.-Ж. Сальве» (псевдоним Жюля Жанена), в которой роман пышно именуется «книгой, похожей на разбойника с большой дороги, который неожиданно выскакивает на вас из-за дерева»⁴⁵⁰. В «Утраченных иллюзиях» Бальзак превратит эту рецензию в знаменитую статью, которой Люсьен де Рюбампре «делает революцию» в журналистике. Некоторые рецензенты отзывались о романе довольно сдержанно. Вечно двусмысленный Сент-Бев называл «Шагреневую кожу» «вонючей, омерзительной, остроумной, развратной, опьяняющей, блистательной и чудесной»⁴⁵¹. Один критик не поленился совершить путешествие в прошлое и открыл, что Бальзак в свое время совершил гнусное преступление: сочинял романы за деньги. Другие просто отка зывались понять замысел автора. Многие считали, что Бальзак написал книгу в шутку; автора сочли представителем новых романтиков, которые считали, что истинная цель настоящего искусства – уродство. Бальзака называли смутьяном и навешивали на него множество других ярлыков. Однако признанный классик, которого считали столпом романтизма, незадолго до своей смерти без ведома Бальзака прочел «Шагреневую кожу» за два вечера и объявил его идеальным доводом в пользу «неизлечимой испорченности французской нации»⁴⁵². Хотя отзыв Гете многими считается критическим, в нем содержится точное определение исторического достижения Бальзака, тем более ценное еще и потому, что в романе один из друзей Рафаэля жалуется на свою любовницунемку, которая рыдает всякий раз, как читает сентиментальную чепуху Гете⁴⁵³. Сам Гете часто сожалел о пагубном влиянии на молодежь своего «Вертера». Возможно, ему понравилось сравнение старого продавца в романе Бальзака с Мефистофелем: «Роман ловко лавирует между невозможным и невыносимым». «Он умеет воспользоваться чудом как средством вполне логичного описания самых любопытных событий и состояний ума». Романтизм судил о критическом изображении современной жизни, из чего вытекало нечто более ценное, нежели простое раздражение чувств.

Читающей публике это понравилось. В сентябре «Шагреневая кожа» вышла вторым изданием под одним переплетом с еще двенадцатью рассказами. «Философские романы и истории» (Romans et Contes Philosophiques) с предисловием Филарета Шаля, которым руководил Бальзак, стали еще одним краеугольным камнем будущей «Человеческой комедии». В театре «Гетэ» показывали пародию на роман (авторы пародии присочинили счастливый конец)⁴⁵⁴, а на следующий год молодой поэт Теофиль Готье, печально знаменитый тем, что явился на премьеру «Эрнани» в розовом жилете, посвятил одну из своих «младоромантических сказок», «Юная Франция», высмеиванию сцены бальзаковской оргии: «В этом месте ожидается, что я пролью вино на мой жилет… Так черным по белому написано на странице 171 “Шагреневой кожи”… И именно там я должен подбросить в воздух монету в сто су, чтобы узнать, есть ли Бог». Мораль, по мнению Готье, заключалась в том, что современные романы трудно и опасно претворять в практику, особенно если ваша любовница отказывается играть роль «восхитительной куртизанки», на чью грудь герой кладет ногу в сапоге⁴⁵⁵. Возможно, намеренное стремление Готье ухватиться не за тот конец аллегорической волшебной палочки и подвигло Бальзака, когда он познакомился с Готье в 1836 г., проповедовать «некую необычную епитимью»: «Мы должны были запереться на два или три года, не пить ничего, кроме воды, есть только вареные люпины, как художник Протоген⁴⁵⁶, ложиться спать в шесть вечера, просыпаться в полночь и работать до рассвета, а затем весь день перечитывать, развивать, обрезать, улучшать и шлифовать результаты ночных трудов… но главное, нам следовало вести жизнь совершенно целомудренную… По его словам, целомудрие стократно увеличивало силу разума и наделяло тех, кто ему следовал, неизвестными свойствами… Он, очень нехотя, делал единственное послабление и позволял видеться с любимыми по полчаса в год. Письма разрешались: переписка помогала оттачивать стиль»⁴⁵⁷.

Как подозревал врач Бальзака, умерщвление плоти, требовавшее неимоверных усилий, было лишь половиной дела. Бальзак мог сколько угодно утверждать, что его оргии существуют лишь на страницах книг. Они существовали и в жизни. И если каждая пикантная подробность в «Шагреневой коже» излагалась с высоконравственных позиций, то только потому, что «теория воли» Бальзака стала результатом горького – а может, и не такого горького – личного опыта.