Жизнь Бенджамина Франклина. Автобиография

Через несколько недель Уоттс пожелал, чтобы я перешел в наборную, и я расстался с печатниками. Наборщики потребовали с меня новый вступительный взнос на выпивку, размером в пять шиллингов. Я счел это плутовством, так как я уже заплатил такой взнос печатникам; хозяин был того же мнения и запретил мне платить его. Я держался две или три недели, в течение которых на меня смотрели, как на отверженного. Мне пришлось испытать на себе проявление мелочной злобы: стоило мне только выйти из комнаты, как мои литеры смешивались, мои печатные материалы переставлялись и рвались и т.д. и т.д., и все это приписывалось действиям «типографского духа», который, как они говорили, всегда преследует тех, кто не принят законным порядком в число рабочих. Поэтому, несмотря на заступничество хозяина, мне пришлось исполнить их требование и уплатить деньги; я убедился, что глупо жить в ссоре с теми, с кем приходится постоянно иметь дело.

Теперь между нами установились хорошие отношения, и вскоре я приобрел среди них значительное влияние. Я предложил внести некоторые разумные изменения в правила типографских рабочих и добился того, что они были приняты, вопреки всей оппозиции. Следуя моему примеру, большая часть рабочих отказалась от своего одурманивающего завтрака, состоящего из пива, хлеба и сыра. За ту же цену, что и пинта пива, то есть за три полупенса, они стали брать, как и я, из соседней харчевни большую миску горячей каши на воде, посыпанной перцем, с кусочком масла и накрошенным хлебом. Это был гораздо более питательный и дешевый завтрак, который к тому же оставлял головы ясными. Те же, кто продолжал весь день поглощать свое пиво, часто за неимением денег теряли кредит в пивной и старались уговорить меня достать пива, ибо, как они говорили, их свет погас. По субботам вечером я стоял около платежной ведомости и взыскивал с них долги; иногда мне приходилось платить за них около тридцати шиллингов в неделю. Это обстоятельство, а также то, что я слыл большим остряком, поддерживало мой авторитет в обществе. Мой хозяин был доволен тем, что я всегда аккуратно являлся на работу (я никогда не опаздывал даже после праздников). Так как я набирал с необычайной быстротой, меня перевели на ускоренную работу, которая гораздо лучше оплачивалась. Таким образом, мои дела шли теперь очень хорошо. Моя квартира в «Малой Британии» была расположена слишком далеко от работы, поэтому я нашел другую, на Дьюк-стрит, напротив Римского собора. Две пары ступенек вели вовнутрь, в итальянский магазин гастрономических и колониальных товаров. Дом принадлежал вдове; у нее была дочь, горничная и поденщик, который обслуживал магазин, но не жил в доме. Наведя справки на моей прежней квартире о моем характере, хозяйка согласилась принять меня за ту же плату, три шиллинга и шесть пенсов в неделю, — дешевле, как она сказала, чем следовало, потому что она надеялась найти защиту, имея в доме мужчину. Это была пожилая женщина, как дочь священника воспитанная в протестантской вере; но муж, память которого она свято чтила, обратил ее в католицизм; в свое время она вращалась среди известных людей и знала о них множество анекдотов вплоть до времен Карла II. Она страдала подагрой и хромала, отчего редко покидала свою комнату и потому скучала без общества, я же очень любил с ней побеседовать и всегда с готовностью проводил у нее вечера, когда она только этого хотела. Наш ужин состоял из половины анчоуса на каждого, маленького ломтя хлеба с маслом и полпинты эля на двоих; но ее рассказы доставляли мне истинное удовольствие. Ей не хотелось расставаться со мной, так как я рано ложился и рано вставал и вообще причинял мало беспокойства семье; поэтому, когда я заговорил о квартире, которая, как я слышал, была еще ближе к моей работе и стоила всего два шиллинга в неделю, что имело для меня большое значение, поскольку я решил экономить, она попросила меня не думать об этом, ибо она будет в дальнейшем брать с меня на два шиллинга в неделю дешевле. Итак, я оставался у нее за шиллинг и шесть пенсов в течение всего своего остального пребывания в Лондоне.

В мансарде ее дома жила старая дева семидесяти лет, которая вела самый замкнутый образ жизни. Как сообщила мне моя хозяйка, эта леди была католичкой. В молодости она была послана за границу, где поселилась в монастыре с намерением стать монахиней, но родные не разрешили ей этого; поэтому она вернулась в Англию, где не было монастырей. Однако она дала обет вести монашеский образ жизни, поскольку это возможно в существующих условиях. Поэтому она пожертвовала все свое состояние на благотворительные цели, сохранив за собой только двенадцать фунтов в год; однако и из этой суммы она еще выделяла значительную часть на благотворительность, питалась одной кашей на воде и употребляла огонь только для того, чтобы сварить ее. Она уже много лет занимала этот чердак, где жители дома, которые все были католиками, разрешали ей жить бесплатно.