Жизнь Бенвенуто Челлини

Когда настал следующий день, мадонна Порция, прислав ко мне в мастерскую одного своего домоправителя, он меня вызвал наружу и, дав мне в руки сверток, полный денег, от имени этой синьоры, сказал мне, что она не хочет, чтобы дьявол слишком уж над ней смеялся; выражая, что то, что она мне посылает, не есть полная плата, которой заслуживают мои труды, со множеством других учтивых слов, достойных такой синьоры. Луканьоло, которому не терпелось сравнить свой сверток с моим, как только я вернулся в мастерскую, в присутствии дюжины работников и других соседей, явившихся сюда же, которым хотелось увидеть конец такого спора, Луканьоло взял свой сверток, с издевкой посмеиваясь, сказав: “Ух! Ух!” три или четыре раза, и высыпал деньги на прилавок с великим шумом; каковых было двадцать пять скудо в джулио[52], и он думая, что моих будет четыре или пять скудо монетой. Я же, оглушенный его криками, взглядами и смехом окружающих, заглянув этак малость в свой сверток, увидав, что там все золото, у края прилавка, потупив глаза, без малейшего шума, обеими руками сильно кверху поднял мой сверток, каковой и опорожнил, вроде как мельничный насып. Моих денег было вдвое больше, чем его; так что все эти глаза, которые было уставились на меня с некоторой усмешкой, тотчас же, повернувшись к нему, сказали: “Луканьоло, эти деньги Бенвенуто, которые золотые и которых вдвое больше, имеют гораздо лучший вид, чем твои”. Я был уверен, что от зависти, вместе со стыдом, который понес этот Луканьоло, он тотчас же рухнет мертвым; и хотя из этих моих денег ему причиталась третья часть, потому что я был работник, ибо таков обычай: две трети достаются работнику, а остальная треть хозяевам мастерской, — лютая зависть превозмогла в нем жадность, каковая должна была произвести как раз обратное, потому что этот Луканьоло родился от мужика из Иези. Он проклял свое искусство и тех, кто его научил ему, говоря, что отныне впредь не желает больше выделывать этих крупных вещей, а желает заняться выделкой только такой вот мелкой дряни, раз она так хорошо оплачивается. Не менее возмущенный, я сказал, что всякая птица поет на свой лад; что он говорит сообразно пещерам, откуда он вышел, но что я ему заявляю, что отлично справлюсь с выделкой его хлама, а что он никогда не справится с выделкой такого вот рода дряни. И, уходя во гневе, сказал ему, что скоро он это увидит. Те, кто при этом присутствовал, вслух его осудили, отнесясь к нему, как к мужику, каким он и был, а ко мне, как к мужчине, как я это выказал.

XXII

На следующий день я пошел поблагодарить мадонну Порцию и сказал ей, что ее милость поступила наоборот тому, что говорила; что я хотел, чтобы дьявол посмеялся, а она его заставила снова отречься от бога. Мы оба весело посмеялись, и она мне заказала еще несколько красивых и хороших работ. Тем временем я домогался, через посредство одного ученика Раффаэлло да Урбино, живописца, чтобы епископ Саламанка заказал мне большую вазу для воды, так называемую “аккуеречча”, которые служат для буфетов и ставятся на них для украшения. И сказанный епископ, желая сделать их две, одинаковой величины, одну из них заказал сказанному Луканьоло, а другую должен был сделать я. А что до отделки сказанных ваз, то рисунок их нам дал сказанный Джоанфранческо, живописец. И так я с удивительной охотой принялся за сказанную вазу, и мне отвел кусочек мастерской некий миланец, которого звали маэстро Джованпьеро делла Такка. Наведя у себя порядок, я подсчитал деньги, которые могли мне понадобиться для кое-каких моих дел, а все остальное отослал в помощь моему бедному доброму отцу; каковой, как раз когда ему их уплачивали во Флоренции, столкнулся случайно с одним из этих бешеных, что были из Совета Восьми[53] в ту пору, когда я произвел этот маленький беспорядок, и который, понося его, сказал ему, что отправит меня на дачу с копейщиками во что бы то ни стало. А так как у этого бешеного были некои дурные сынки, то мой отец кстати сказал: “С каждым могут случиться несчастья, особенно с людьми вспыльчивыми, когда они правы, как случилось с моим сыном; но посмотрите по всей остальной его жизни, как я сумел его добродетельно воспитать. Дай бог, в услужение вам, чтобы ваши сыновья поступали с вами не хуже и не лучше, чем поступают мои со мной; потому что как бог создал меня таким, что я сумел их воспитать, так там, где мои силы не могли досягнуть, он сам мне его избавил, вопреки вашим чаяниям, от ваших свирепых рук”. И, расставшись с ним, про все это происшествие он мне написал, упрашивая меня, ради создателя, чтобы я играл иной раз, дабы я не терял этого прекрасного искусства, которому он с такими трудами меня обучил. Письмо было полно самых ласковых отеческих слов, какие только можно услышать; так что они вызвали у меня нежные слезы, желая, прежде чем он умрет, ублажить его в изрядной доле по части музыки, ибо господь ниспосылает нам всякую дозволенную милость, о которой мы его с верою просим.

XXIII