Жизнь без нас

Думаю, Довлатову бы первому понравилась такая шутка.

Лежу я в одиночестве

На человеке голом…

Не знаю, какой Камю выразился бы так кратко и на таком пределе.

Знаменитого ленинградского алкаша и клошара отпели 1 мая 1992-го, в канун Пасхи, а не в День международной солидарности трудящихся, в открытой за день до того, к Пасхе, Конюшенной церкви, семь десятилетий прослужившей по советскому назначению – складским помещением.

Олег Григорьев удостоился чести, которая не снилась ни одному из судивших и гонявших его секретарей: быть вторым русским поэтом, отпетым в этом храме. Запах поспешного ремонта смешался с запахом свечей и ладана.

И с запахом перегара.

Многие уже не дошли до похорон.

Эти, что здесь, оказались покрепче. Эти – пришли. Я представил себе количество выпитого ими всеми вчера и машинально посмотрел под ноги. Будто в этом выпитом можно было уже промочить ноги. Я представил себе количество выпитого ими всеми за жизнь с одним лишь дорогим покойным, и мне показалось, что я вошел в пруд с намерением выкупаться, но все еще не решаясь окунуться. Как раз до туда дошло, до них.

Я представил себе количество выпитого всеми нами за всю нашу жизнь и привстал на цыпочки, чтобы разглядеть черты усопшего.

Трудно было поверить, что Пушкин лежал здесь же.

В последний раз вглядывался я в успокоившиеся черты буяна, и мне казалось, что он, Олег Григорьев, не только польщен, но и впервые в жизни смущен.

Советская власть на своем месте, но и Сережа с Олежкой сделали все, чтобы не дожить до юбилея. И умереть не от этого.

4 года со дня смерти О. Григорьева, СПб.

ПЛИТА НА ТРОИХ

Яков Аронович Виньковецкий

27.I.1938

Ленинград

Юрий Аркадьевич Карабчиевский

14.X.1938

Москва

Натан Семенович Федоровский

28.VII.1951

Латвия

НЕЛЬЗЯ ТАК СИЛЬНО ЛЮБИТЬ РОССИЮ.

Подчеркните или выделите курсивом или разрядкой любое слово этой фразы, измените знак препинания в конце… И вы получите еще дюжину фраз различного наполнения и содержания.

ИЗ ДНЕВНИКА

5 декабря, Фельдафинг, День Сталинской Конституции, 1991. Как-то вдруг жаль Империи. Окажется, она была добрее, чем казалась. Будем еще бабушку вспоминать… Крыма жаль. Никто сейчас не скажет, что окажется глупостью (главной) через тридцать лет, а что – во спасение. Отдать Крым было незначительным на фоне кукурузы, Кубы и пр. …

……………………………………………………… Марш "Прощай, империя"

"Империя – страна для дураков", -

Сказал поэт. Сказавши, был таков.

Мы же – такие, то есть дураки…

"Жизнь продолжается рассудку вопреки", -

Сказал другой поэт, давно таков,

Но тоже родом из страны для дураков.

Хоть здесь не жизнь, в Париже – тоже смерть.

Я не хочу в глаза ее смотреть.

А не смотреть возможно только здесь:

"Нет, весь я не умру…" – И вышел весь.

"В Европе холодно, в Италии темно…"

Какой дурак здесь прорубил окно?

Чтоб не понять, откуда дует в …. …

Прости, Империя! Сдай умникам Европу,

Закрой окно, обнимемся вдвоем,

Два дурака, и, "глядь, как раз умрем".

* * *

Как безразлично "до свиданья"…

Разлуке – встреч не обещай.

Как удалилось расстоянье,

Как умалилось расставанье

И как наполнилось "прощай!".

Прощай! – другой судьбы не будет!

Иль это было не со мной,

Иль это не было судьбой?..

Прости за все, а Бог рассудит.

А ты – прощай, и Бог с тобой.

ПОСЛЕСЛОВИЕ1

И если автор имеет намерение говорить о таких вещах своим слабым, заплетающимся языком, то отчего не поговорить в доступной форме…

В коридоре старинной питерской коммуналки зазвонил телефон. Квартира была тиха, как бумага. Я снял трубку – просили мою тетку. Тетка была большой доктор и больной человек, мы ограждали ее от осады бесконечных вызовов.

Незнакомый и какой-то чуждый мне голос с чрезмерными придыханиями умолял меня все-таки позвать ее к телефону. Но тетки и впрямь не было дома. Ему этого было мало. Прознав, что я ейный племянник, он обратился ко мне, мальчишке, как к вышестоящей инстанции.

– Понимаете, – сказал он, – умирает великий русский писатель.

"Это что же у нас за великий русский писатель?" – ехидно подумал начавший пописывать молодой человек.

– Михаил Михайлович Зощенко, – услышал я.

О, я хотел бы, конечно, узнать теперь, что это был за интеллигентный, умный и смелый человек в 1958 году (постановление было отменено окончательно лишь к столетию А. А. Ахматовой).

Я, конечно, передал просьбу тетке, но без особой убежденности. В нашем недобитом, затаившемся семействе Зощенку не особо жаловали, конечно, не из-за постановления, а за то, что полагали его издевавшимся над поверженным классом.

Несправедливость! Зощенку не признавали свои. Впоследствии я неоднократно имел этому подтверждение.

И опять один Мандельштам оказался справедлив:

"Настоящий труд – это брюссельское кружево, в нем главное – то, на чем держится узор: воздух, проколы, прогулы…

У нас есть библия труда, но мы ее не ценим. Это рассказы Зощенки. Единственного человека, который показал нам трудящегося, мы втоптали в грязь. А я требую памятников для Зощенки по всем городам и местечкам или, по крайней мере, как для дедушки Крылова, в Летнем саду.