Жизнь без спроса

Я вспомнила, что слышала об этой юдоли скромности и аскетизма от одного знакомого дайвера по имени Вова и по прозвищу Борода. Это подобие постоялого двора было возведено в ранг отеля неким бедуинским кланом, унаследовавшим оную убогую недвижимость от израильской армии. Израильтянам здание служило казармой. Как гласит предание, возвели эту казарму еще задолго до израильтян древние набатейцы, но быстро оставили ее, повесив предварительно на воротах проворовавшегося строителя-подрядчика. Тот позволил себе сверх меры нажиться на простых набатейских военнослужащих. Единственное достоинство отеля – дешевизна. Даже в лучшие времена цена «номера» в нем не превышала ста баксов в месяц.

Никакого административного помещения мне вообще найти не удалось. Двухэтажный барак, разбитый на комнатки-конурки, образовывал подкову. Во внутреннем дворике располагалась кухня и что-то типа общей столовой, обставленной грязными пластмассовыми столиками, топчанами и пыльными бедуинскими ковриками.

На одном из ковриков, скрючившись, спал бомжеватый тип. Из-под зеленой вязаной лыжной шапочки, полностью скрывшей лицо, выбивались седые лохмы. Кроме шапки, на нем имелись свитер и шерстяные носки. Штаны отсутствовали, а некогда белые трусы были позорно мокры. Воняло. Напротив типа на циновке в позе лотоса восседал молодой человек со спутанной и немытой растаманской шевелюрой. Он прихлебывал из большой стеклянной чашки мутную бурду. От бурды шел пар, пахнущий дрянным растворимым кофе. Растаман, не отрываясь, смотрел куда-то сквозь дедка. Похоже, медитировал.

– Простите, – обратилась я к нему. – Вы не подскажете, где здесь ресепшн… или кто-то из администрации?

– Хотите комнату посмотреть? – бабьим голоском спросил меня молодой человек, не отрывая всепрощающего взора от мокрых трусов старшего товарища.

– Нет… мне нужно… в общем, я мать девушки, которую здесь, может быть, кто-то знал… Она…

– Ленка, что ли?

– Нет, не Лена.

– Господи! А кто же тогда, если не Ленка… Ленку-то все знают…

– Маша… Мария Ярцева. Я ее мать. Вы знаете что-нибудь?

Растаман поднялся, поставил чашку на коврик и, пошатываясь, подошел к спавшему. Наклонившись к его голове, заорал:

– Хоккеич! Вставай, Хоккеич!

Потом повернулся ко мне и пояснил:

– Хоккеич его зовут. Он в Сыктывкаре сборную тренировал по хоккею с мячом… Но уж только очень он того… зашибал. И вот результат – где теперь Сыктывкар и где Хоккеич?

Хоккеич мучительно закряхтел и поднялся на карачки. Из-под шапки раздалось невнятное шамканье, в котором угадывался бессмысленный вопрос:

– Кто?

– У этой… ну, у твоей… какая у ней фамилия?

Меня замутило. Хотелось дать в морду и тому, и другому, несмотря на то что они явно не имели никакого отношения к моей беде.

– У ней нет фамилии… сейчас… Она, это… паспорт потеряла… Фамилия у ней в паспорте была, и теперь всё…

– К ней мать приехала, вот. – Растаман указал на меня.

– Мать? – удивился Хоккеич.

Он стянул с головы шапку и уставился на меня рыбьими глазками. Я с отвращением взглянула в открывшееся моему взору пропитое лицо. Хоккеич оказался несколько моложе, чем казалось, возможно, почти моим ровесником, но и это обстоятельство его нисколько не красило.

– Чья мать? – Это более всего напоминало стон.

– Ну, этой, твоей… как ее зовут-то?

– Клавка она… а чо?..

– А! – растаман просветлел и пояснил мне: – Ее, значит, Клавкой зовут! Она выгнала Хоккеича вчера. Он вечером, видать, обоссался… ну, она его, Клавка то есть, и выгнала. Клавка, Клавка… Клавка! Нужно запомнить!

Растаман распрямился, запрокинул голову и потер ладонью лоб.

– А то я подумал, может быть, она Машка-то и есть. А она Клавка, оказывается! И вот Клавка, значит, Хоккеича выгнала теперь, и поэтому он спит на коврике. Так-то вот… Теперь вы поняли?

– Какая мне разница, где спит этот ублюдок! – заорала я в бешенстве.

Растаман испуганно отшатнулся от меня и захлопал ресницами.

– А чего, простите, вы хотели? – Он просто забыл, с чем я к нему обратилась.

Я не успела ответить. Во дворик набатейского отеля быстрым шагом вошел невысокий плотный человек, которого я сразу узнала. Я не видела его много лет, но даже звук его шагов не могла бы не вспомнить.

Я отшатнулась и оказалась в тени деревянного столба, облепленного обрывками брезента.

– Привет, орлы! – обратился вошедший к растаману и Хоккеичу.

– Привет, Олежище… – ответили они почти хором.

– Что, для меня нет новостей?

– Ты все про сумку свою, что ли? – наморщил узенький лобик растаман.

Тот кивнул.

– Не-а… Не находили. Не было ничего.

– И Хоккеичу ничего на перепродажу не приносили?

– Да нет! Ты чо!.. Хоккеич не барыга! – обиделся за приятеля растаман.

На пьяной роже бывшего наставника сыктывкарской спортивной молодежи появилось оскорбленное выражение.

– Понятно… – махнул рукой пришедший. – Все честные… А вещи пропадают… Плохо. Черт с ними, с деньгами и с кредитками, но в телефоне у нее куча всего записано, и паспорт восстанавливать – такая головная боль! Тем более здесь и сейчас! Бедная Маша!