Жизнь без войны (СИ)

Увы, у жизни без войны есть и такой дурной атрибут, как притупление - вплоть до полного атрофирования - страха перед ней. Затертая и идеализированная, она утрачивает свою адекватную конкретику в умах и душах людей. И чем больше тает времени и живых ее свидетелей, тем расплывчатей становятся ее истинные черты. Тем слабее звучит набат: "Берегите мир".

Таков общий тренд. Хотя, если присмотреться, то в разных культурах он проявляется по-разному. На Западе с его качеством жизни мирный уклад превратился в фундаментальную ценность. В привычку, настолько важную, что ради нее Европа готова быть уступчивой, покладистой и даже - трусоватой. Сводить это только к эффекту ядерной альтернативы, думаю, слишком просто. В конце концов ведь ужас Армагедона еще более абстрактный для сознания, чем отсутствие опыта простой войны. К тому же мгновенная гибель человечества не столь ужасна, чем годы страшных разрушений и лишений. По моему разумению, тяга к миру сильно коррелирует с тем уютом и ценой персональной жизни, которую обеспечивает градус т.н. "демократии".

А вот по мере продвижения на Восток, где эти параметры существенно ниже, падает и степень иммунитета к войне. В том числе и за счет ее иезуитской пропаганды - не прямой, так опосредованной. Симптомов тому - более, чем достаточно. Апофеозом можно считать истерию вокруг создателя расползшегося по всей планете дьявольского инструмента сокращения рода человеческого - Калашникова, которому при жизни на его родине были оказаны все мыслимые почести. А после смерти в центре столицы возвели семиметрового идола.

И все это на фоне сдвига в массовом сознании, в следствие которого два глагола выстроились в синоним "боятся, значит- уважают". И этот симптом возник параллельно с другим роковым испытанием, которому подверглось мое поколение - ломкой самих основ образа жизни, его фунадаментальных привычек.

Сила привычки

Речь, конечно ,идет о смене социально-экономического режима. Или, выражаясь марксистским слоганом - формации. Плановой распределиловки на регулируемый рынок. Относительного равенства на основах полунищеты на глубочайший раскол в доходах. Государственного патернизма на свободу барахтаться или утонуть. "Дружбы народов" на национализм и развал империи. Оплота "всего прогрессивного" и ядерной страшилки на страну третьей категории, пользующуюся подачками и советами тех, кого считали врагами.

Обратите внимание, что обе стороны этого обмена друг друга стоят. Обмен одной показухи и уродства по сути - на другую.

Чтобы почувствовать и более менее объективно оценить реакции на эти перемены, нужно усечь три важных обстоятельства. Во-первых, то, что ломка упала, свалилась сверху, а не созрела снизу. Во-вторых, она случилась в биографической точке возмужания - когда тебе под сорок. И в-третьих, на юность моего поколения выпал, пожалуй, самый яркий проблеск в эволюции социализма, который, наложившись на возраст, дал синергетический эффект позитивных воспоминаний.

Вот с этого и начну. Вождя всего прогрессивного в детской редакции помню разве что по последней странице школьного букваря. В нем его портрет со стишком красовался на последней странице. Букварь был крепко потрепанный - явно не новейшего издания. Но в 56-м, когда пошел в первый класс, видимо, был еще в ходу. Конечно, о каких -либо не то, что политических суждениях, даже - ощущениях применительно к периоду начальной школы, говорить не приходится. Но мембраной общественных настроений начала "оттепели" запали звуки популярной музыка, которая инерционно звучала еще с пластинок и радиоприемников и в подростковом созревании.

А у нее в середине пятидесятых был неповторимый шарм. В устах забытых звезд тех лет - Нины Дорды, Ружены Сикоры, Ефрема Флакса, Тамары Кравцовой, Веры Красовицкой, она была пронизана такими лучами, такой жаждой любви, красоты и изящества, которые могли возникнуть лишь у людей, вырвавшихся наконец-то из мрака сталинщины. И жадно глотавших воздух свободы, чтобы влюбляться, мечтать, творить. "Осенние листья", "Луннной тропой", "Грустить не надо", "Что так сердце сердце растревожено", "Не грусти, не печалься о встрече", испанская "В шумном городе"...Для этого ряда,отражавшего, конечно же общую моду и музыкальный вкус времени, был характерный нюанс - при всей красивости, в них не было слащавой сентиментальности. Ее заменяла светлая радость и нежность, нашедшая новую редакцию в бардовском творчестве уже 60-х.