Жизнь Большой Реки

Схожу со стрежня, с дороги больших судов. Предусмотрительно держусь подальше от «дороги великанов», у правого высокого берега. А левый, очень далекий, трудно даже разглядеть: острова, островки, рукава, болота, плесы… При высоком уровне воды твердая почва должна быть где-то там, за горизонтом. Правый берег, падающий крутым обрывом, тоже постепенно отклоняется от реки, удаляется и исчезает. Вместо него — заливаемые водой низины, поросшие редким ракитником и плачущими ивами.

Солнце уже заходит. На горизонте собираются темные грозовые облака. Сверкают молнии. Еще далеко, еще не слышно грома. А моим Вилья-Конститусьон и не пахнет. Плечи ноют от быстрой гребли. Встречаю рыбака. Он сидит в лодке, стоящей на якоре, и ловит багре, столь презираемых настоящими рыбаками. Задерживаюсь у его челна, угощаю сигарой, завязывается беседа. Далеко ли до Вильи-Конститусьоп? Оказывается, что по реке еще довольно солидное расстояние. Парана делает тут большую петлю. Но, если я спешу, можно сократить путь, войдя в риачо, в речушку, представляющую собой что-то среднее между рукавом и каналом, с помощью которого осушают низкие берега.

— Видите? Там, у той группы деревьев, устье риачо. Доплывете по ней до самого порта. Немалый кусок пути выиграете.

Так вот я и влип в эту мерзость. Почти стоячая, пахнущая тиной вода. Ширина риачо пять — восемь метров. Голые, заболоченные берега. Надеваю свою уже высохшую «парадную» форму. Не только потому, что порт близко, но и… о, эти москиты! Перед бурей они поднялись из окрестных трясин и съедают меня живьем. Ничего подобного я еще не испытывал. Я бессилен, безоружен. Соблазнившись этим коротким водным путем, я должен идти вперед, до конца. Среди туч, в полном смысле слова туч ненасытных кровопийц. Вспоминаю рассказы, как в давние времена гуарани якобы пытали пленников: бросали их связанными в разрытый термитник или привязывали голыми, на радость москитам, к деревьям в лесу.

Я не голый и не связанный, но все равно терплю ужасные муки. Когда хлопаю рукой по своей шее, когда сам себя хлещу по щекам, по ладони течет кровь. Я опухаю, весь опухаю. Проклятые комары жалят через рубашку и тонкую брючную ткань. Босые ноги я прикрыл палаткой. Но им удается проникнуть и под нее.

Потом, в дневнике, я упомянул про этот вечер одним словом — «Кальвария»[54]. Но это сравнение чересчур слабое. От москитных полчищ меня спасли первые капли дождя. Капли, через минуту — струп, потом ливень. К счастью, теплый. Солнце, должно быть, давно уж зашло; с черного, как смола, неба низвергаются потоки. Оглушающе гремит гром, напоминая артиллерийскую канонаду. То и дело сверкают молнии; их вспышки и позволяют мне ориентироваться, освещая берега проклятой риачо. Пустынные, залитые водой, истекающие грязью.

Промокший до мозга костей, плывя по узкой ленточке канала, сжатого берегами, на которых нет ни малейшей возможности поставить палатку, я очутился в настоящей западне. Все что мне оставалось — это грести. Двигаться вперед. Уверенность, что плыть недалеко, прибавляла мне силы.

Не знаю, сколько времени все это продолжалось. Ветер, к счастью не опасный на узкой риачо, прогнал грозовые тучи куда-то в сторону. Ливень превратился в нормальный дождь.

Молнии озаряли небо все слабее, все труднее разглядеть берег, удержать байдарку на нужном курсе. Часы давно остановились. Было что-то около полуночи, когда я понял, что выплыл на открытое водное пространство. Передо мной в струях дождя призрачно мигали огоньки. Их много. Значит, порт. Наконец-то! В полной темноте гребу в направлении огней. Они все приближаются и одновременно поднимаются все выше. Наконец они оказываются прямо над головой, а нос байдарки стукается о черный борт судна. Это редкие огоньки на высоких палубах. Кричу. Глухое молчание. Здесь у причалов стоит немало судов. Борт о борт, пришвартованные к какой-то высокой деревянной решетчатой стене. Я протискиваюсь между скользкими сваями, какими-то балками-поперечинами. Их обнаруживаешь, лишь ударившись в темноте. Поранил руку о торчащие крюки или гвозди. Боюсь продырявить резиновую оболочку байдарки. Осторожно, на ощупь выбираюсь из этого лабиринта. Все равно он не дает никакой защиты от продолжающегося дождя.

Я мечусь в этом вымершем или уснувшем порту. Не вижу и не слышу ни единой живой души. На мои крики никакого ответа. Я охрип. Удаляюсь от огней уснувших судов, пробую достичь берега. Заплываю в затопленные заросли, в кусты, но твердого грунта не нахожу. Как я тогда себя чувствовал, трудно описать. Несмотря на то что дождь теплый, я весь дрожал. У меня началась лихорадка. Вероятно, результат массовой атаки москитов. Я на грани своей выносливости, силы мои исчерпаны.