Жизнь Чезаре Борджиа (др. изд.)

Непоследовательность суждений немецкого историка бросается в глаза, и вряд ли есть необходимость приводить другие, столь же яркие примеры противоречий. Как вполне справедливо отметил Эспинуа, Грегоровий «упорно отказывается видеть в Чезаре Борджа некоего мессию объединенной Италии, считая его не более чем честолюбивым авантюристом». Но погрешности, которыми страдает изложение Грегоровия, выглядят чрезвычайно незначительными по сравнению с выводами Виллари. Читая книгу «Жизнь и эпоха Макиавелли», мы обнаруживаем в ней поразительное открытие — оказывается, Чезаре Борджа не был ни военным, ни политическим деятелем, а оставался — с начала и до конца — всего лишь главарем разбойничьей шайки!

Итак, авантюрист или главарь разбойников, в зависимости от вкусов и предпочтений кабинетных историков. Но как обстоит дело с другими искателями приключений — с дровосеком Муцио Аттендоло, основателем герцогского дома Сфорца, с графом Генрихом Бургундским, родоначальником королевской династии Браганса, много веков правившей Португалией, с норманнским бастардом по имени Вильгельм, завоевавшим Англию? Кем, как не честолюбивым авантюристом, был Наполеон Бонапарт до тех пор, пока не стал императором Франции? Не будет преувеличением сказать, что именно честолюбивый авантюрист — или, если угодно разбойничий атаман — стоит у истоков любого княжеского или королевского рода.

Грегоровий был совершенно прав, отказываясь видеть какие-либо мессианские черты в облике Чезаре Борджа. Не спасать Италию, а властвовать над ней — вот в чем состояла цель Валентино. Воля итальянского народа интересовала герцога не больше, чем его лошади, и если он заботился о нуждах своих подданных, то руководила им отнюдь не любовь. Но можно ли упрекать Чезаре Борджа в эгоизме, не доказав предварительно самоотверженную человечность всех иных владык, которые удостаиваются лестных отзывов на страницах учебников и монографий? Были ли эти люди альтруистами чистой воды?

Однако вернемся к достопамятной работе Виллари. В главе, посвященной Чезаре Борджа, он отказывает ему в любых организаторских или военных способностях — и это само по себе является чудовищным искажением фактов. Но удивительнее всего, что автор приходит к подобным выводам на основании писем Макиавелли, тех самых писем, в которых флорентийский секретарь восхищается герцогом как полководцем и государственным деятелем. Опытный дипломат и психолог, совсем не склонный к слепой восторженности, Макиавелли считал герцога Валентино воплощением идеального правителя.

Нет, возражает нам Виллари, посол Синьории глубоко заблуждался. И пусть он встречался с герцогом в самые критические моменты его жизни, пусть видел его чуть ли не ежедневно на протяжении двух месяцев, пусть по долгу службы специально анализировал его характер — все это не имеет значения. Флорентийцу не удалось разглядеть истинное лицо Борджа, и образ, возникший под талантливым пером мессера Никколо, целиком и полностью фантастичен. Но, может быть, Виллари прав, а Макиавелли действительно ошибался? В поисках ответа попробуем заново разобраться в событиях, волновавших Италию осенью 1502 года.

Прежде всего учтем, что Макиавелли не был независимым наблюдателем — он явился в качестве представителя заведомо враждебного государства. Синьория не питала к герцогу никаких чувств, кроме ненависти и страха, а всякий чиновник, желающий сделать карьеру, знает, как важно вовремя подтвердить мнение своего начальства. Другие послы охотно следовали этим путем, ограничиваясь в донесениях пересказом обильных слухов о коварном чудовище по имени Валентино, но не отказывались от щедрых денежных подарков герцога. И только Макиавелли, прожженный скептик, никогда не стремившийся к роли пророка и считавший честность скорее предрассудком, чем добродетелью, — только он нашел в себе силы остаться неподкупным и высказать правду.

Флорентиец прибыл в Имолу вечером седьмого октября и без промедления, не переменив дорожное платье, отправился во дворец. Это выглядело так, будто его визит не терпит даже минутного отлагательства, на самом же деле в бумагах посла не содержалось ничего, кроме расплывчатых заверений в дружбе. Герцог принял Макиавелли весьма любезно, в свою очередь выразив желание сохранить и упрочить добрые отношения с Флоренцией. Впрочем, Чезаре тут же заявил, что Синьория находится перед ним в неоплатном долгу — заставив кондотьеров вывести войска из Тосканы, он спас Флоренцию, но превратил своих лучших слуг во врагов. Внешне все было именно так, как говорил Валентино, и Макиавелли не стал напоминать о захвате Ареццо, осуществленном с молчаливого согласия его светлости. Пикировка с герцогом не входила в задачу посла.