Жизнь Давида

А ради какой, собственно, цели? Чтобы найти место, где он сам окажется в безопасности? Чтобы обессмертить свое имя? Чтобы служить народу? Или Богу? Чтобы прославить еврейский народ? Библейский нарратив об идентичности, слагающий вместе компоненты чудесным образом продолжающейся истории народа, начиная с книги Бытия склоняется к мотиву изгнания: наша жизнь на земле началась с изгнания и братоубийства. Ксенофобия неразрывно связана с ощущением семьи как узла конфликтов и предательства: братья продали в рабство Иосифа; брат лишил Исава права первородства; Измаила изгнали; Моисея предал его народ и его брат, пока он находился на Синае, а на горе Фасге он лишился права войти в Землю обетованную. В семье, как на войне, герой борется за безопасное место. Трагические гонения — кажется, ему нигде нет безопасного места, которое всего лишь обещано, — пронизывают историю Давида; с ним происходит то же, что и с отвергнутым Измаилом, обездоленным Исавом, усыновленным изгнанником Иосифом и усыновленным царевичем Моисеем.

Привычно стало смеяться над утомительными цепочками «порождений». Мы пропускаем их при чтении, но они полны значения. Эти лавины поколенческих согласных и варварских гласных, ценные и полные смысла связи в чудесной вожделенной цепочке напоминают нам, что речь идет не о мире дяди Шауля, танцующего с тетей Наоми, и что Авраам не Линкольн, а Ахав не китобой. Внимательное отношение к этим генеалогическим перечням означает признание хрупкости человеческих отношений.

Хотя, конечно, в некотором смысле настойчивое библейское перечисление генеалогий и географических названий действительно вызывает у нас ассоциации с миром наших дядей и теток, президентов и безумных капитанов. Голос узнавания, звучащий через поколения, связывает людей (а иногда и населенные пункты), придает нашей жизни ощущение основательности, даже примиряет нас со смертью.

Руфь и ее сестра Орфа были дочерями моавитского царя Еглона, говорит нам ивритский поэт XX века Хаим Нахман Бялик — согласно «Повести об Орфе» («Свитку Орфы»), обе царевны были очень красивы. Но Орфа была шумной и непокорной, как молодая верблюдица, а Руфь — тихой и застенчивой, как лань. Их отец царь Еглон был человеком весьма крупным, громадным, как бык; он жил в благоденствии, «поклоняясь богу Хамосу в радости и веселье». Еглон жестоко обращался с соседями, сынами Израилевыми. Но в то же время Еглон, даже когда преследовал и угнетал еврейский народ, боялся Бога Израиля и с уважением относился к Его имени. Так в пересказе Бялика, импровизировавшего на основе талмудических преданий, выглядел царственный батюшка Руфи и Орфы.

Благодаря предусмотрительному уважению к Богу Израиля царь Еглон позволил дочерям выйти замуж за Хилеона и Махлона, сыновей пришедшей в его страну вдовы Ноемини. Хилеон и Махлон вскоре умерли, возможно, от той же болезни, что и их отец, бежавший в Моав от голода в Иудее, — отчаяние, неудачи и болезни омрачают все истории о беженцах. И еврейская вдова Ноеминь, утратившая теперь и сыновей, собирается вернуться в Иудею. Ноеминь прощается с невестками, Руфью и Орфой: «Пойдите, возвратитесь каждая в дом матери своей; да сотворит Господь с вами милость, как вы поступали с умершими и со мною!» (Руфь 1, 8)

Возможно, таков был обычай или юридическая формальность, но обе невестки обещают Ноемини вернуться с ней к ее народу и оставить родную землю Моава. Но старуха повторяет им: «Возвратитесь, дочери мои, пойдите» (Руфь 1, 12). И они подняли вопль и стали плакать, и Орфа расцеловалась на прощание со свекровью, а Руфь заявила: «Не принуждай меня оставить тебя и возвратиться от тебя; но куда ты пойдешь, туда и я пойду, и где ты жить будешь, там и я буду жить; народ твой будет моим народом, и твой Бог — моим Богом; и где ты умрешь, там и я умру и погребена буду» (Руфь 1, 16–17).

После этих слов, свидетельствующих о привязанности или покорности судьбе, источник которых глубже, чем просто любовь, Ноеминь возвращается из Моава к своему народу в сопровождении овдовевшей невестки Руфи. А другая невестка, подобная молодой верблюдице Орфа, как рассказывает Бялик, вернулась в отчий дом и вновь зажила жизнью моавитской царевны.

Но вот в Моаве появился филистимлянин, потомок доисторических гигантов, — огромный мужчина в военных доспехах, увешанный оружием. Увидев его славную фигуру, Орфа, по словам Бялика, «присоединилась к нему». Можно представить себе, что при виде этого высокого и мужественного человека она была поражена так же, как Самуил, увидевший Елиава, когда тот вошел в дом отца, и подумавший на мгновение: «Вот он!» То же случилось и с Орфой: «И как собака следует за своим хозяином, она последовала за своим любовником-филистимлянином на его родину, в город Геф (Гат)».