О Эмили! Злосчастная ее красота! И предо мной возникла картина: она сидит на далеком-далеком берегу среди детей, таких же невинных, какой и она была когда-то, и слушает голоса малюток, которые могли бы называть ее «мама», если бы она была женой бедняка… И прислушивается к грозному голосу моря с его вечным «никогда!».
— Как только стало ясно, что больше ничего нельзя сделать, мисс Дартл…
— Я вам сказала, чтобы вы ко мне не обращались, — строго и презрительно сказала мисс Дартл.
— Вы обратились ко мне, мисс, — сказал он. — Прошу прощения. Мой долг повиноваться.
— Значит, исполняйте ваш долг. Кончайте ваш рассказ и уходите!
— Когда выяснилось, что найти ее невозможно, — продолжал он с безграничной респектабельностью и покорно склонив голову, — я отправился к мистеру Джеймсу, туда, куда я должен был ему писать, и сообщил, что случилось. По этому поводу у нас произошла размолвка, и я счел за благо для моей репутации уйти от него. Я мог бы вынести и выносил многое от мистера Джеймса, но он слишком обидел меня. Он меня оскорбил. Я знал о несчастной ссоре между ним и его матушкой и о том, как она должна тревожиться, и потому взял на себя смелость вернуться домой, в Англию, и рассказать…
— За деньги, которые я ему заплатила, — сказала мне мисс Дартл.
— Совершенно правильно, сударыня… И рассказать то, что я знаю. Вот, мне кажется, и все, — прибавил он после некоторого раздумья. — У меня нет сейчас должности, и я был бы не прочь получить какую-нибудь респектабельную службу.
Мисс Дартл бросила на меня взгляд, словно осведомляясь, хочу ли я задать какой-нибудь вопрос. Один вопрос еще раньше мне пришел на ум, и я сказал:
— Я бы хотел узнать у этого… типа — (я не мог заставить себя назвать его более деликатно), — перехватили ли они письмо, написанное ей ее домашними, или, по его мнению, она получила это письмо.
Он невозмутимо молчал, устремив глаза в землю и сложив руки так, что кончики пальцев одной руки слегка касались кончиков пальцев другой.
Мисс Дартл брезгливо повернулась к нему.
— Прошу прощения, мисс, — сказал он, очнувшись от своей задумчивости. — Но, исполняя вашу волю, я все же занимаю какое-то положение, хоть я и слуга. Вы и мистер Копперфилд — не одно и то же. Если мистер Копперфилд хочет узнать что-нибудь у меня, беру на себя смелость заметить мистеру Копперфилду, что он может задать вопрос мне. У меня есть репутация, о которой я должен заботиться.
Я преодолел себя, посмотрел на него и сказал:
— Вы слышали мой вопрос. Если вам угодно, считайте, что он обращен к вам. Что вы на него ответите?
— Я не вправе дать решительный ответ, сэр, — промолвил он, медленно сближая и разводя кончики пальцев. — Обмануть доверие мистера Джеймса ради его матушки и обмануть его ради вас — это разные вещи. Я полагаю, что мистер Джеймс едва ли мог поощрительно отнестись к получению писем, после которых уныние ее и разногласия между ними должны были бы усилиться. Но от дальнейших объяснений, сэр, я предпочел бы воздержаться.
— Это все? — спросила меня мисс Дартл.
Я ответил, что больше мне нечего сказать.
— Кроме того, пожалуй, — добавил я, когда он сделал шаг, чтобы удалиться, — что я прекрасно уяснил роль, которую играл этот человек в этом злом деле, и расскажу все тому, кто был ей отцом с детских ее лет… И я рекомендовал бы вам пореже появляться в публичных местах…
Он остановился, как только я заговорил, и слушал, как всегда, бесстрастно.
— Благодарю вас, сэр. Но, прошу прощения, сэр, в этой стране нет рабов и надсмотрщиков над рабами и никому не разрешается поступать не по закону, а по своей воле. Если кто так поступает, то это опасно скорей для него, чем для других. А потому, сэр, я нисколько не боюсь бывать там, где мне вздумается.
Он отвесил вежливый поклон, так же поклонился мисс Дартл и удалился через ту же арку в изгороди из остролиста, откуда появился. Мы с мисс Дартл смотрели друг на друга в полном молчании. Держала она себя так же, как и тогда, когда вызвала этого человека.