Жизнь Достоевского. Сквозь сумрак белых ночей

Михаил Андреевич давно уже болел. Еще в 1835 году он писал жене: «Голова моя довольно пострадала, как обыкновенно бывало при перемене погоды». Девятнадцатого ноября 1838 года так описывал старшей дочери Варе свое состояние: «Я уведомлял тебя о моем нездоровье, которое со дня на день делалось худшим и наконец совершенно положило меня в постель. Тебе известно, что я по летам моим, а более по неприятностям жизни привык отворять кровь, но как в Зарайске нет хорошего фельдшера, то из опасения, чтоб он мне не испортил руки, я сделал большую просрочку, болезнь со дня на день делалась худшею; к несчастью в это самое время я получил от брата твоего Феденьки письмо, для нас всех неприятное; он уведомляет, что на экзамене поспорил с двумя учителями, это сочли за грубость, и — оставили его до мая будущего года в том же классе; это меня, при болезненном состоянии, до того огорчило, что привело в совершенное изнеможение, левая сторона тела начала неметь, голова начала кружиться; тут я призвал Бога на помощь, послал за фельдшером, который измучил меня четырьмя разрезами до того, что я претерпел 4 обморока… Помню только, как во сне, Сашенькин плач, что папенька умер». Теперь же от непрерывных огорчений и злоупотреблений вином здоровье Михаила Андреевича пришло в совершенное расстройство. И вот печальный финал…

Дали знать в Москву родным. За Сашенькой и Колей приехала мачеха Марии Федоровны, вторая жена ее отца — Ольга Яковлевна.

И тут началось нечто странное.

Соседи Достоевских, помещики Хотяинцевы, уверили тещу, что зять ее не умер естественной смертью, а был убит своими крепостными. А «временное отделение» суда мужики, мол, подкупили, чтобы те замяли дело. Это нищие-то крестьяне, без гроша за душой…

С тем и вернулась Ольга Яковлевна в Москву, об этом и рассказала. Так и пошло: жестокий помещик, убит крепостными.

Какая же корысть была Хотяинцевым распускать такие слухи о смерти Михаила Андреевича? Зачем подучили они одного из окрестных помещиков донести на мужиков Достоевского в Каширинский уездный суд? Дело в том, что уже несколько лет длилась тяжба между соседями: земли Хотяинцева — владельца двух поместий и пятисот душ — вклинивались в разных местах в деревушку Достоевских, те просили о размежевании, а Хотяинцев не желал. Привыкшего к подобострастию спесивого барина бесило независимое поведение какого-то отставного лекаришки. И вот теперь, воспользовавшись случаем, Хотяинцев, должно быть, задумал чуть не всех взрослых мужиков из соседского именьица упечь в Сибирь, разоренные вконец деревушки за бесценок прибрать к рукам, а покойного владельца ославить извергом.

Следствие тянулось больше года.

Но никаких улик отыскать не удалось. И наконец вышло решение: «Случай смерти… предать суду воли Божьей, так как в оной виноватых никого нет».

А в семье считалось — убит крепостными.

Когда Федору сообщили о смерти отца — и какой смерти! — с ним, по семейным преданиям, впервые сделался нервный припадок.

«Одна моя цель — быть на свободе»

Федор раньше Михаила узнал о смерти отца и написал брату о случившемся. Хотя оба они, по их понятиям, были уже «в летах» — Михаилу девятнадцать, Федору восемнадцать, — но по закону, как несовершеннолетние, до двадцати одного года нуждались в опеке. Не говоря уже о прочих пятерых. Судьба младших особенно заботила Михаила и Федора: круглые сироты, без отца и матери.

Михаил написал Куманиным, прося дяденьку Александра Алексеевича принять на себя обязанности опекуна. «Из деревни я не получал еще никакого известия, а брат пишет очень неясно о всем происшедшем; потому я почти ничего не знаю подробно. Слышал только, что Вы взяли детей к себе, и пролил слезы благодарности! Бог наградит Вас за Ваше доброе сердце! Дяденька! Тетенька! Замените им родителей; не дайте почувствовать им ужасный гнет сиротства… бедный Коля, бедная Сашенька! Не знаю, кто будет опекуном? Если б я не сознавал вполне всех Ваших благодеяний, всего того, что Вы для нас сделали, я не стал бы просить Вас — увеличить их еще новым добрым делом, приняв это почтенное звание на себя».

Куманин отказался. И Михаил написал Федору, что задумал, получив офицерский чин, выйти в отставку, уехать в деревню и заняться воспитанием младшего брата и сестры.

А. А. Куманин. Рисунок Воронова. 1842 г.

Федора восхитил благородный порыв брата. «Меня убивает мысль, что они на чужих руках будут воспитаны. А потому мысль твоя, получивши офицерский чин, ехать жить в деревню, по-моему, превосходна. Там бы ты занялся их образованием, милый брат, и это воспитание было бы счастьем для них».

А. Ф. Куманина. Рисунок Воронова. 1842 г.