Жизнь древнего Рима.

Так как труп часто оставался в доме несколько дней, то иногда его бальзамировали, но чаще лишь натирали теми веществами, которые задерживали разложение; это было кедровое масло, которое, по словам Плиния, «на века сохраняет тела умерших нетронутыми тлением» (XXIV. 17); такую же силу приписывали соли (XXXI. 98), меду (XXII. 108), амому (Pers. 3. 104)[144]. Затем умершего одевали соответственно его званию: римского гражданина в белую тогу (герой третьей сатиры Ювенала одним из преимуществ жизни в захолустном италийском городке считает то, что там люди облекаются в тогу только на смертном одре, – Iuv. 3. 171—172), магистрата – в претексту или в ту парадную одежду, на которую он имел право[145]. На умершего возлагали гирлянды и венки из живых цветов и искусственные, полученные им при жизни за храбрость, военные подвиги, за победу на состязаниях.

Умащенного и одетого покойника клали в атрии[146] на парадное высокое ложе (lectus funebris), отделанное у богатых людей слоновой костью или по крайней мере с ножками из слоновой кости. Умерший должен был лежать ногами к выходу (Pl. VII. 46). В рот умершему вкладывали монетку для уплаты Харону при переправе через Стикс; этот греческий обычай был рано усвоен римлянами; находки показывают, что он держался в течение всей республики и империи. Возле ложа зажигали свечи, помещали курильницы с ароматами[147] и канделябры со светильниками или с зажженной смолой; ложе осыпали цветами. Перед входной дверью на улице ставили большую ветку ели (Picea excelsa Link), которую Плиний называет «траурным деревом» (XVI. 40), или кипариса – «он посвящен богу подземного царства и его ставят у дома в знак того, что здесь кто-то умер» (XVI. 139)[148]. Эти ветви предостерегали тех, кто шел принести жертву, а также понтификов и фламина Юпитера от входа в дом, который считался оскверненным присутствием покойника (Serv. ad Aen. III. 64).

Число дней, в течение которых умерший оставался в доме, не было определено точно; у Варрона убитого смотрителя храма собираются хоронить на другой день после смерти (r. r. I. 69. 2); сын Оппианика, скончавшийся вечером, был сожжен на следующий день до рассвета (Cic. pro Cluent. 9. 27). В некоторых семьях покойника оставляли дома на более продолжительное время; императоров хоронили обычно через неделю после смерти[149]; за это время с мертвого снимали восковую маску, которой и прикрывали его лицо.

Существовало два способа погребения: сожжение и захоронение. Римские ученые ошибочно считали обычай захоронения древнейшим: «…сожжение трупа не было у римлян древним установлением; умерших хоронили в земле, а сожжение было установлено, когда, ведя войну в далеких краях, узнали, что трупы вырывают из земли» (Pl. VII. 187). Законы Двенадцати Таблиц знают обе формы погребения[150]; «многие семьи соблюдали древние обряды; говорят, что никто из Корнелиев до Суллы не был сожжен; он же пожелал быть сожженным, боясь мести, ибо труп Мария вырыли» (по его приказу) (Pl. VII. 187). В последние века республики и в первый век империи трупы обычно сжигались, и погребение в земле начало распространяться только со II в. н.э., возможно, под влиянием христианства, относившегося к сожжению резко отрицательно.

Торжественные похороны, за которыми обычно следовали гладиаторские игры, устраиваемые ближайшими родственниками умершего, назывались funus indictivum – «объявленными»[151], потому что глашатай оповещал о них, приглашая народ собираться на проводы покойного: «Такой-то квирит скончался. Кому угодно прийти на похороны, то уже время. Такого-то выносят из дому» (Var. 1. 1. VII. 42; Fest. 304; Ov. am. II. 6. 1-2; Ter. Phorm. 1026). Эти похороны происходили, конечно, днем, в самое оживленное время (Hor. sat. I. 6. 42-44; epist. II. 2. 74), с расчетом на то, чтобы блеснуть пышностью похоронной процессии, которая превращалась в зрелище, привлекавшее толпы людей. Уже законы Двенадцати Таблиц содержат предписания, которые ограничивали роскошь похорон: нельзя было пользоваться для костра обтесанными поленьями, нанимать больше десяти флейтистов и бросать в костер больше трех траурных накидок, которые носили женщины, и короткой пурпурной туники (Cic. de leg. II. 23. 59). Сулла ввел в свой закон (lex Cornelia sumptuaria от 81 г. до н.э.) тоже ограничительные предписания (на него, видимо, намекает Цицерон, – ad. Att. XII. 36. 1), но сам же нарушил их при похоронах Метеллы (Plut. Sulla 35). При империи законы эти потеряли силу[152].