Жизнь древнего Рима

Плутарх в биографии Катона Старшего оставил хорошую памятку об этом первоначальном обучении в старинных римских семьях (Cato mai, 20): отец учил сына читать и писать (Катон собственной рукой крупными буквами изложил для мальчика отечественную историю), ездить верхом, метать дротик, биться в полном воинском снаряжении, бороться с водоворотами и стремительным речным течением. Не были забыты уроки «бокса»; отец закалял мальчика, приучая его к физическому напряжению, к боли, к тому, чтобы стойко переносить жару и холод: он был для него «и учителем, и законодателем, и руководителем в физических упражнениях» (Cato mai, 20). Можно не сомневаться, что по мере того как мальчик подрастал, отец знакомил его с сельским хозяйством в разных его аспектах, начиная со свойств почвы и севооборота и кончая правилами рациональной постановки дела. Эмилий Павел, получивший сам «старинное римское воспитание», так же воспитывал и своих детей. Поклонник греческого образования, человек из дружеского круга Сципионов, он «после победы над македонским царем Персеем просил афинян прислать для обучения его детям самого испытанного философа» (Pl. XXXV. 135) и окружил своих детей целым штатом греческих учителей и художников, но неизменно отдавал им все свободное время: присутствовал на их уроках и при гимнастических упражнениях (Plut. Aem. 6). Отец Аттика, друга Цицерона, «сам любил науки и обучал сына всему, с чем ознакомиться надлежало ребенку» (Nep. Att. 1. 2)[108].

Еще важнее, чем знания, приобретаемые на этих уроках, была та нравственная атмосфера, в которой ребенок рос. Горячая любовь к своей стране, готовность жертвовать для нее всем, — «благосостояние государства да будет главным законом» (Cic. de leg. III. 13. 38), — убеждение в ее абсолютном превосходстве над всеми другими, гордость родовыми традициями, — маски предков мог он рассматривать ежедневно, и о деяниях этих мужей, которыми семья гордилась, часто рассказывали ему старшие — сознание того, что он наследник их доблести и долг его не изменить тому, что завещано рядом поколений, — вот тот «духовный воздух», которым с малолетства дышал мальчик и в котором его воспитывали. Он не раздумывал над тем наследием, которое оставили предки, и не оценивал его; работала не мысль, а чувство, и оно предписывало определенную линию поведения на всю жизнь от момента, когда он надевал тогу взрослого человека, и до того часа, когда вереница предков провожала до погребального костра достойного представителя их рода. «Рим и сила его держится старинными нравами», — сказал Энний, и Цицерону эти слова казались изречением и предсказанием божества (de rep. V. I. I). Деций Мус, видя паническое бегство войска, обрекает себя на гибель как искупительную жертву: «Что медлю я покориться нашей семейной судьбе? Нашему роду дано жертвовать собой во избавление государства: вместе с собой приношу я Матери-Земле и подземным богам вражеские легионы» (Liv. X. 28. 13)[109]. Это старинное воспитание имел в виду Цицерон, вкладывая в уста Сципиона Африканского заявление, что домашнему быту и домашним наставлениям он обязан больше, чем книжному учению (de rep. I. 22. 36). «В старину было так установлено, что мы учились, не только слушая слова старших, но и глядя на их поступки: мы знали, как надлежит нам поступать в недалеком будущем и какой урок передать младшему поколению», — эту прекрасную характеристику старинного воспитания дал Плиний Младший (epist. VIII. 14. 4–6), сам получивший такое воспитание в глуши родного Комума[110].

Когда мальчик надевал тогу взрослого — обычно 15–16 лет от роду, отец поручал его заботам кого-либо из крупных государственных людей, и для юноши начиналась «начальная школа форума» (tirocinium fori). Отец Цицерона привел его к Кв. Муцию Сцеволе, авгуру, великому знатоку права, — «я не отходил от него ни на шаг… я старался стать образованнее, поучаясь у него» (Cic. Lael. I. 1). Юноша сопровождал своего наставника в сенат, присутствовал при обсуждении государственных вопросов часто первостепенной важности, слушал выступления первых ораторов своего времени, наблюдал за борьбой партий, «был зрителем, прежде чем стать участником»; в действии изучал он механизм государственной машины; вместе со своим руководителем шел он в суд, отправлялся в народное собрание, — «учился сражаться на поле сражения» (Tac. dial. 34). После этого практического введения в политическую жизнь начиналась военная служба, и юноша или оставался в рядах армии, или же возвращался в Рим и начинал свою политическую карьеру.

Так проходило детство и юность человека сенаторского или всаднического сословия. А детство крестьянского сына или сына ремесленника?