Жизнь двенадцати царей. Быт и нравы высочайшего двора

Анна Леопольдовна тоже имела сердечную страсть – к немецкому посланнику Морису, а как его фамилия, запамятовал [15]: будучи еще отроковицей, оказывала ему нежное внимание. Был он старше её лет на двадцать, некрасив и грузен, – а сама она была не то чтобы красавицей, но привлекательности не лишена: роста среднего, собою статна, волосы имела тёмного цвета, а лиценачертание хотя и несколько вытянутое, однако приятное и благородное.

Ну, думаем, вся её страсть от молодости, от глупых девичьих мечтаний, а в возраст войдёт, так переменится. Ан нет – чем дальше, тем больше: уже и в открытую не стеснялась этому Морису любовные знаки подавать. Государыня Анна Иоанновна всполошилась – оно и понятно, разве он для царской племянницы подходящая партия? Мориса прочь со двора прогнали, а Анну Леопольдовну сосватали за немецкого принца Антона. Я его ни разу не видел, но, по слухам, был он ни рыба, ни мясо, даром что королевской крови.

Жили молодые в Петербурге, и там родила Анна Леопольдовна сына Иоанна, который по смерти Анны Иоанновны стал в младенческом возрасте нашим императором. Впрочем, это я уже повторяюсь…

Ну, власть его недолго длилась, потому как в следующем году гвардейцы на престол Елизавету Петровну возвели, и более мы ни об Иоанне Антоновиче, ни об Анне Леопольдовне, ни о принце Антоне не слыхивали [16]. Может, до сих пор кто-нибудь из них за границей проживает, куда их государыня Елизавета Петровна выслала, – хотя вряд ли, уж сколько лет с тех пор прошло!

Елизавета Петровна

…Да, бурное тогда было времечко – годов пятнадцать всего минуло, а сколько государей у нас сменилось! Какая Елизавета Петровна у нас по счёту? Шестая, говоришь?.. Так и есть, шестая… Что же, о Елизавете Петровне я уже рассказывал, но есть ещё что рассказать. Знал я её хорошо, и разговоров с ней не раз удостаивался, ибо любила она в Москве пожить и наше Измайлово стороной не обходила.

О молодых её летах что добавить? Пожалуй, что проста она была, вся в матушку свою Екатерину Алексеевну, которая с людьми запросто разговаривала и домашней работы не чуждалась. Елизавета Петровна работать, правда, ленилась, за что получала выговоры от государя Петра Алексеевича, но народа не чуралась. Придёт, бывало, в девичью, когда девки орехи или крупу перебирают, или шерсть прядут, или вышивают чего, сядет меж ними и слушает их с охотою, а то и смеяться вместе с ними начнёт, – девки-то, известно, смешливы: палец покажи, обхохочутся!

Любила Елизавета Петровна и попеть с девками, и поиграть, особенно на святках, – а уж как на масленицу разойдётся, так по нескольку дней веселится! Танцевала до упаду, ночи напролёт; спать ложилась под утро, а после полудня снова за веселье. Потела столь же сильно, как её батюшка Пётр Алексеевич: тот по три рубашки на дню менял, она – по три платья. Пока Пётр Алексеевич жив был, платья для неё проветривали и сушили, а после она их опять надевала, а уж как государыней стала, платья каждый раз новые ей приносили, прежние надевать брезговала. Платьев у неё скопилось без счёта – и выбросить, не выбрасывала, и носить, не носила, а ведь за ними уход нужен, чтобы плесень не попортила, моль не съела, и прочие неприятности не случились. Мучение было с её гардеробом; как-то случился пожар – не у нас, слава Богу, в Кремле она тогда жила, – так много платьев сгорело. Вот радость слугам была, хоть как-то гардероб поубавился, однако скоро новые платья нашили, да ещё больше, чем прежде…

Пищу Елизавета Петровна вкушала простую и ела помногу: на масленицу зараз съедала дюжины две блинов – со сметаной, творогом, осетриной и икрой. А ещё ей подавали буженину, кулебяку, кашу гречневую, щи пожирнее, сало копчёное – к жирной пище Елизавета Петровна слабость имела и через это в зрелые года телесно раздалась, хотя в молодости была стройна и фигуру имела столь соразмерную, что на машкерадах мужчиной наряжалась, чтобы формы свои напоказ выставить.

В обиходе была она беспорядочна и неряшлива, за что ещё Екатерина Алексеевна, матушка её, нередко Елизавету Петровну бранила. В комнатах Елизаветы Петровны вечно бардак был: одежда разбросана, чулки валяются где ни попадя – другой раз даже на подоконнике или на ручке двери; юбки – на столе и на полу; прочие принадлежности также в самых невообразимых местах. Сколь у неё ни убирались, порядку не прибавлялось: только уберутся, снова прежний бардак.