Жизнь двенадцати царей. Быт и нравы высочайшего двора

Кутузов до этого не дожил: он умер в Силезии, в самом начале нашего европейского похода. Мне передавали, что чиновник по особым поручениям Крупенников, бывший при Кутузове до последнего часа, слышал, как государь Александр Павлович пришёл проститься со своим былым недругом. «Прости меня, Михаил Илларионович!» – якобы сказал Александр. «Я прощаю, государь, но Россия вам этого никогда не простит», – отвечал Кутузов.

Гусары. Денис Давыдов

Не стану рассказывать о наших битвах в Европе, хотя многие из них были не менее жаркими, чем в России: в августе тринадцатого года при Кульме наш полк потерял до девятисот человек убитыми, более половины своего состава, – в том числе был убит наш полковник. Когда мы увидели, что французы одолевают нас, мы пошли в штыковую атаку и тем немало способствовали окончательной победе наших и союзных войск. За эту битву я получил орден святой Анны, а от пруссаков – Кульмский крест.

Я не стал бы хвалиться своими наградами, но мне обидно слышать, как ныне некоторые ретивые патриоты называют меня чуть ли не врагом России. Большинство из них никогда не нюхало пороху; единственная опасность, которой они себя подвергают, это сорвать голос в словесных баталиях за Россию или заработать геморрой от длительного сидения на кресле во время написания патриотических памфлетов. А я боевой офицер, прошедший всю войну с Наполеоном; два года я был в действующей армии и сражался за моё Отечество!

…В самом конце войны я перешёл в гусарский полк. Было уже ясно, что мы побеждаем, и мне вдруг захотелось под занавес чего-то яркого и необычного, выходящего за рамки военных будней. Не скрою, большую роль в этом сыграл Денис Давыдов. Если бы Творцу надо было создать лекало для отливки настоящего гусара, то для образца следовало взять Давыдова. По своим внешним и внутренним качествам он был истинным гусаром. В самом деле, гусар должен быть небольшого роста, ибо этот род войск подразумевает ловкость, подвижность, умение пролезть там, где не пролезет никто. Давыдов был именно такого роста, при этом имел огромные усы, которые залихватски подкручивал при каждом удобном случае. Он был великолепным наездником, отлично владел саблей и пистолетом, в рукопашной схватке мог справиться с двумя, а то и с тремя противниками.

Гусар должен быть смелым до безумия, он не должен бояться никого и ничего; Давыдов бравировал своей смелостью не только в бою, но и в жизни. В молодости он написал басню «Голова и ноги», в которой высмеивал Александра Павловича. В ней были такие строки:

Ты нас, как ссылочных невольников, моришь, —
И, сидя наверху, лишь хлопаешь глазами…
А прихоти твои нельзя нам исполнять;
Да между нами, ведь признаться,
Коль ты имеешь право управлять,
То мы имеем право спотыкаться,
И можем иногда, споткнувшись, – как же быть, —
Твое величество об камень расшибить…

Позже, приставленный адъютантом к князю Багратиону, он острил насчёт его большого носа, а когда Багратион возмутился подобной дерзостью, Давыдов ответил, что это всё из зависти, «ведь мой нос совсем маленький». Князь Багратион простил Давыдова и однажды при известии, что неприятель наступает, что он уже «на носу», сказал: «На чьём носу? Если на моём, мы ещё успеем отобедать, а если на носу Давыдова, то надо принимать меры к отражению атаки».

Гусар должен быть задирой и забиякой; Давыдов бессчётное число раз дрался на дуэлях, часто по пустяшному поводу. Гусар обязан быть пьяницей, картёжником и дамским угодником; Давыдов на спор выпивал дюжину бутылок шампанского, проигрывал и выигрывал в карты целые состояния, легко относясь как к выигрышу, так и проигрышу. За дамами он волочился постоянно, заводил по три романа одновременно и не успокоился, даже женившись…

Мы познакомились с ним на бивуаке где-то в Пруссии, всю ночь пили, он читал мне свои стихи. Утром он предложил мне перейти в его Ахтырский полк; я согласился и таким образом стал гусаром. Правда, наша дружба продлилась недолго: я был слишком рассудочен для Давыдова, он не любил мои рассуждения о России. Но я успел дойти с его полком до Парижа и отличился в традиционных гусарских доблестях.

Весна четырнадцатого года навсегда запомнилась мне: вначале парижане приняли нас настороженно, но потом наша щедрость, удаль и широта покорили их. Французские дамы были от нас без ума, простите меня за нескромность, – да что светские дамы, гусары нашего пока завоевали сердца целого женского монастыря! Мы стояли возле обители капуцинок, и они, презрев обет, данный Богу, оказывали нам самое нежное внимание. Между тем, наши мундиры за время боевых действий изрядно обносились, и тогда монахини отдали нам всё сукно, которое предназначалось для пошива ряс.