Жизнь Джейн Остин

Что обращает на себя внимание в этих письмах 1790-х годов, так это огромное доверие и взаимопонимание сестер. В любых вопросах они полагаются только друг на друга, ни на кого другого. Например, когда летом 1796-го Джейн жила в Кенте у Эдварда и его жены Элизабет, она в письме спрашивала у сестры, сколько чаевых оставить слугам. Ей было проще письмом спросить совета у Кассандры, чем обратиться к брату и невестке! В другом письме она жалуется, что застряла в Кенте до тех пор, пока кто-то из братьев не соблаговолит сопроводить ее обратно домой, поскольку, разумеется, одна она путешествовать не могла. «Я очень рада пребыванию здесь, — пишет она в сентябре, — но с удовольствием вернулась бы домой до конца месяца». Пока же Джейн заполняла свое вынужденное пребывание в Кенте тем, что помогала другим дамам шить рубашки для Эдварда; «И могу с гордостью сообщить, — писала она, — что я самая аккуратная работница из всех присутствующих». Джейн не выражала протестов против шитья, как некоторые другие интеллектуалки, но она не могла не заметить, что, пока дамы сидели дома с шитьем, у мужчин было гораздо более увлекательное занятие — охота. Это вдохновило ее на такой пассаж в письме: «Говорят, в этом году невероятное количество птиц, так что, может быть, я еще подстрелю парочку…»

Должна ли была Кассандра понять это так, что сестра собирается взять в руки ружье? Права женщин были темой появившегося в тот год невероятно смешного романа «Хермспронг, или Человек, каких нет», экземпляр которого был у Джейн. Просвещенный автор Роберт Бейдж[106] высказывался за равноправие женщин и выражал восхищение Мэри Уолстонкрафт[107], которая потребовала для своего пола свободы заниматься фермерством, юриспруденцией и прочими мужскими делами. Так почему бы Джейн не выйти пострелять птиц? Двумя неделями позже она шутит в письме, что могла бы стать студентом-медиком, юристом или офицером, если по пути домой надолго застрянет в Лондоне. А то еще, чего доброго, угодит в лапы какой-нибудь толстухи, которая пристрастит ее к выпивке и отправит делать карьеру по более традиционному женскому пути.

В письмах много шуток для Кассандры. По приезде в Лондон: «Ну вот я снова в этом царстве зла и разврата и уже чувствую, как портятся мои нравы». Затем обращает острие в сторону Эдварда: «Этим утром скончался один фермер, Кларинбульд, и, думаю, Эдвард рассчитывает кое-чем разжиться с его фермы — если сможет надуть сэра Брука». Чтобы дорогой Эдвард «надул» собственного шурина!.. Но она всякий раз полагается на сестру — та вырежет из писем лишнее. «Как только получишь это, сразу хватайся за ножницы!» — умоляет Джейн, очернив еще чью-нибудь репутацию. Конечно же, Эдвард никоим образом не обманул сэра Брука, хотя и мог бы, случись у него лишние пятьсот или шестьсот фунтов стерлингов. «Ну что за чудесные молодые люди!» — умильно, как ни в чем не бывало, строчит Джейн в другом письме о нем и еще одном их брате, Фрэнке, — они только что вернулись домой с полным ягдташем дичи.

Ее шутки отличаются изяществом построения, сама структура предложений заставляет читателя улыбнуться: «М-р Ричард Харви собирается жениться, но, поскольку это хранится в глубокой тайне и пока известно только половине округи, ты должна держать язык за зубами». Она описывает танцы, устроенные родней и друзьями жены Эдварда. Дамы по очереди аккомпанировали танцорам на фортепиано, а Джейн открывала бал. Танцевали допоздна, а затем, после ужина, в темноте шли домой, целую милю под двумя зонтиками. Накрапывал дождь, и прогулка по свежему влажному ночному воздуху, должно быть, была восхитительна, ведь в то лето стояла небывалая жара — такая, что люди на улицах Лондона падали в обморок. Жара не спадала, и через несколько дней Джейн записала одну из самых известных своих острот: «Что за ужасное пекло! Из-за него постоянно пребываешь в состоянии неэлегантности». Разумеется, такие проявления, как пот, кровь или слезы, противоречили самому понятию элегантности, и каждая молодая леди, стремившаяся занять место в обществе, должна была неустанно оберегать себя от них.