Жизнь экспромтом

Через десять минут после начала работы, которая заключалась в ползании в углу на четвереньках, расстегивании многочисленных молний на сумках, разгрузке чемоданов и установке треножников, Фрэнки поняла, что подтвердились самые худшие ее опасения. С этой работой вообще невозможно справиться. Ах, почему она не послушалась своего внутреннего голоса, а заодно и всех остальных голосов, которые ее предупреждали о том, что этого делать не надо? Почему не сделала разворот на 180 градусов на бульваре Заходящего Солнца и не отправилась домой спать? Она вступила в схватку с треножником. Какие мозги нужно иметь, чтобы приручить эту штуку, думала она, пытаясь распрямить ножки, которые норовили вырваться из рук и брыкнуть ее? Как может вещь, у которой всего три ножки, быть такой сложной в обращении? Но эту свою претензию она отвергла. Посмотрите на людей. У них всего две ножки, и совершенно никто не может с ними справиться.

Краем глаза она увидела Рилли, который только что вошел в павильон и дружески здоровался, ударяясь ладошками, с остальными членами команды. С шутками и смехом он стянул с себя куртку, повесил ее на спинку стула и отправился в отсек питания, где налил себе кофе. Фрэнки почувствовала зависть. Ей самой до смерти хотелось кофе. Ей пришлось встать в такую рань, и к тому же она проспала будильник, так что ни о каком кофе дома уже и речи быть не могло. Она смотрела, как он болтает с Ширлином, который усердно подкладывает ему пончики. В животе у нее громко заурчало. На завтрак у нее тоже, разумеется, не было времени.

Облокотившись на стену, Рилли обмакнул край своего пончика в полистироловую чашку, полную искрящегося горячего кофе, и помешал его там, наблюдая, как растворяется в коричневой жидкости сахарная глазурь. Парниша, ну зачем тебе все эти неприятности? Он искоса посмотрел на Фрэнки. Надо же, кому-нибудь рассказать такое — не поверят. Из всех женщин Лос-Анджелеса его новой ассистенткой стала именно она, эта заносчивая, со всякими фокусами англичанка. Он готов был убить Дориана. Когда тот вчера ему позвонил и сказал, что его подружка ищет работу, он подумал, что речь идет об одной из его многочисленных пассий, которые вьются вокруг него косяками. Надо было сразу ответить нет, что он и собирался сделать по первому позыву, но потом передумал: все доводы головы пересилили доводы другого органа. Какой мужик устоит перед перспективой провести день с красивой женщиной? Может, удастся немножко поразвлечься, слегка пофлиртовать. Горячий кофе обжег ему язык. Флирт? Вот так штука!

Фрэнки тоже посмотрела на Рилли и посмаковала мысль о том, чтобы вывесить белый флаг и попросить о помощи. Но что-то ее остановило. Это «что-то» было Тиной, Ширлином и стилистами, которые постепенно, друг за дружкой, подтягивались к нему со всех сторон и наконец образовали вокруг него круг, словно стая голодных детенышей. Оживленно болтая и смеясь, они с жадностью ловили каждое его слово. Тина распустила волосы, придав себе тем самым рекламный шик; даже французская стилистка с каменным лицом, у которой был такой вид, словно она сражалась в Сопротивлении, и которая к «зебе и звоей габоте относилась отшень сегьезно», хихикала, как сумасшедшая, с раскрасневшимися щеками и с круглыми, как у енота, глазами, в то время как Ширлин сажал жирные пятна на ее безупречной чистоты джинсовый пиджак и флиртовал с ней, как кавалерист.

Господи, ничего удивительного, что у него такое раздутое эго. Фрэнки была раздосадована. Вот вам, пожалуйста, бабский магнит, а она должна корячиться где-то в углу, и он не обращает на нее внимания, словно ее не существует. Стиснув зубы, она решила его проигнорировать и продолжать работу. В самом деле, ведь кому-то же нужно это делать.

— Эй, послушай, может, тебе помочь?

Фрэнки подняла голову и уже собиралась коротко отрезать Рилли: «Нет, спасибо, у меня все в порядке».

Но это был не Рилли. Это был покрытый поддельным загаром Тарзан в набедренной повязке.

— О!

— Эй, ты чего? Я не кусаюсь! — Он протянул ей свою коричневую руку. — Меня зовут Мэтт.

Мэтт был потрясающе сложенным загорелым блондином из Малибу, который пытался пробиться в настоящее кино.

— Это мой первый договор. Я, того самого, очень волнуюсь, — объяснил он, поигрывая своими длинными, до плеч, волосами, покрытыми толстыми, желто-белыми мазками крема. Казалось, он не обращал внимания на то, что был практически голым, если не считать куска леопардового окраса материи, плотно обернутой вокруг его бедер — вежливость французской стилистки, — и пары поношенных башмаков. Фрэнки тоже решила не обращать внимания. Да и кому придет в голову возмущаться при взгляде на такое тело? Здесь все было похоже на кино, а она разговаривала вовсе не с Дэвидом Хаслехофом.

Она улыбнулась:

— Меня зовут Фрэнки.

— Ты австралийка?

— Нет, англичанка.

— Ой, послушай, какой класс! — Он заулыбался и начал рассеянно теребить свои волосы. — У меня в Англии есть друг. Может, ты его знаешь, его зовут Стефен. — Мэтт говорил медленно, словно чуть заедающая старая пластинка 33 оборота.

Она покачала головой: