Жизнь эльфов

– Никто и никогда не входил в мое видение с такой силой, – сказал Петрус. – Я чувствую твое присутствие в самой сердцевине моих грез. – И с нежностью, не скрывая волнения, добавил: – Вы с Марией воплощаете совокупность двух миров – мира природы и мира искусства. Но именно ты обладаешь способностью создать новую повесть. Если столько людей два тысячелетия строили реальность на вере в то, что распятый на кресте человек с терновым венцом на голове воскрес, то не будет абсурдом предположить, что в этом мире все возможно. Теперь твой черед действовать. Ты видишь души, и ты можешь дать им их легенды и грезы, которые, как мостки, соединят берега, куда стремятся люди и эльфы.

– Мне нужна твоя помощь, – сказала Клара.

– Я всего лишь простой дворник и солдат, – ответил он, – а ты – путеводная звезда из пророчества. Не думаю, что ты во мне нуждаешься.

– Ты был солдатом?

– Я был солдатом и сражался в родном мире.

– У эльфов есть армия?

– У эльфов есть войны, и они так же безобразны, как человеческие. Когда-нибудь я расскажу тебе о своей первой битве. Я был пьян как свинья, но, когда упадешь, можно наделать много бед.

– Ты уже кого-нибудь убивал? – спросила она.

– Да, – сказал он.

– Что чувствуют, когда убивают?

– Страх, – ответил Петрус. – Тебе страшно?

– Да.

– Это хорошо. Я с тобой и не покину тебя ни в войне, ни в мире. Вышло так, что у тебя нет родных, но у тебя есть друг.

И она подумала: у меня есть друг.

– Идет первый бой, – напомнил он. – И нет пути назад.

– Снег, – сказала Клара. – Сон Марии. Земля, небо и снег.

Она встала и пошла к фортепиано, на котором столько раз играла произведения, чья история была ей непонятна. Но греза Петруса дала ключ и понимание часов ее работы с Маэстро. В каждой пьесе скрывался рассказ, рожденный сердцем композитора, и все эти рассказы с самого начала вдруг пронеслись в ее памяти и превратились в грезы, и все они – яркие или угасшие – вписались в великое созвездие вымыслов и легенд. И тогда Клара снова заиграла гимн единению, который сложила в стремлении к союзу и примирению, но придала ему дыхание и слова, пришедшие к ней из сердца Марии.

Храм Туманов Малый состав Совета Туманов

– Мы снимаем нашу поддержку. Теперь они могут рассчитывать только на свои силы. Скоро все станет ясно.

– Мы получаем сообщения о переходе. Пусть те, кто сменил командование, будут готовы.

– Сбор у моста?

– Где собираться – не важно.

Война

Двое. Дети ноября и снега

Эжен Все мечты

Защита края рухнула разом. В душе у Марии словно приливная вода отступила в море и остался лишь тоскливый пустой песок. Она знала, что тучные годы межгорья брали силы у фантастических кабанов и серебристых коней, но эта сила была так неотделима от ее собственной, она так привыкла черпать в ней напев и энергию природы, что от внезапного исчезновения ее девочка словно оглохла и онемела, как будто и не было в ее жизни ораторий и гравюр. И она знала, что таков удел обычных людей.

От опушки восточного леса до ступеней церкви разлилось отчаяние, и каждый ощущал себя на краю бездны, разверзшейся под ногами. Отец Франциск и Жежен встали как вкопанные, смятение девочки уничтожило в них то, что поддерживало их в борьбе с бурей. Особенно кюре, сколько ни искал, не мог теперь обнаружить в себе раскрывшийся венчик цветка и, в ужасе от своего вероотступничества, намеревался тотчас после катаклизма исповедоваться епископу. «Грешен есмь», – твердил он, дрожа от холода и оглядывая окрестность, казавшуюся ему такой же жалкой, как собственная восторженность заблудшего пастыря. Однако святой отец был не единственным, чьи свободолюбивые идеи начисто улетучились. Жежен ощущал, как в нем шевелится давняя ревность к прежним воздыхателям Лоретты, и то же самое творилось во всем крае из конца в конец: души охватывало отвращение и горечь и все вопияло об убогости судьбы. Люди, шедшие за Жеженом, позабыли даже свои имена, все, кто был в церкви, сникли, словно жалкие бахвалы, от первого же удара бросившиеся наутек, и на опушке понадобилась вся сила Андре, чтобы спасти остатки мужества у трех его товарищей. У людей открывались рубцы и воспалялись раны, которые они наивно считали навсегда залеченными, все чувствовали горькую обиду на злополучную девочку, ввергшую мир в смертельный хаос. И всем казалось теперь очевидным, что не было и нет иного долга, как следовать наставлениям кюре и дижонского епископа, а в них вряд ли входит спасение какой-то иностранки с ее наверняка богопротивными чарами. В конце концов, то, что свербело в них и отравляло души, было лишь старой смесью из сожалений и давних провинностей, мелких дрязг и страхов, докучной зависти и трусливого отступничества и целой вереницы низостей, зреющих в смрадном подвале страхов, которую своей волшебной силой успели разбавить Мария и ее покровители.