Жизнь Гюго

Одна ода предназначалась переводчику Оссиана Бауру-Лормиану, которого поздние романтики прозвали «Балур-Дорманом» («полусонным болваном»). Однако Баур-Лормиан написал послание Людовику XVIII, в котором указывал на необходимость проведения мягкой конституционной реформы. Гюго откликнулся таким монархическим по духу стихотворением, после которого его недвусмысленно причислили к стану «ультрас». К счастью для Гюго, стихотворение не было послано в газеты, «потому что, – как он писал в своей тетради, – Эжен оказался слишком нетороплив. (Решить, какое стихотворение является самым лучшим, предстояло госпоже Гюго.) Как говорят в народе, дорога ложка к обеду»{172}.

До тех пор самым успешным произведением Виктора была поэтическая просьба о помощи, поданная «г-ну графу Франсуа де Нёфшато, Французская академия». Стихотворение подарило Гюго влиятельного покровителя и вовлекло в его первое литературное приключение. Все окончилось довольно неприятным происшествием, которое достойно отдельного расследования. Случившееся открыло юноше глаза на литературные круги до того, как у него сформировались какие-либо иллюзии. Таким образом, он получил важное преимущество по сравнению с другими писателями своего поколения.

30 августа 1817 года, смешав в нужных пропорциях высокомерие и раболепность, он напомнил Нёфшато, которому ничего не нужно было напоминать, что Вольтер «осветил ваш рассвет огнями своего заката». Он имел в виду, что Вольтер назвал тринадцатилетнего Нёфшато своим поэтическим наследником. Теперь же Нёфшато просили сделать то же самое для Виктора Гюго. Академик ответил одой и пригласил «нежного друга девяти муз» прийти и получить в подарок его совет.

Нёфшато дважды был министром внутренних дел и помогал основать музей Лувра. В старости у него появилось новое увлечение. Он всячески популяризировал недооцененный овощ – картофель. По мнению Нёфшато, картофель следовало переименовать в «парманьте» – по фамилии агронома, доказавшего, что корнеплод безвреден для здоровья. «Картофель», «земляное яблоко» – название оскорбительное! Все на его столе – рагу, макароны и нечто напоминающее котлеты – оказалось приготовлено из картофеля. Его дом, обставленный в стиле того времени, то есть напоминающий греческий храм, находился на северной окраине Парижа, рядом с картофельным полем. Помимо картофеля, Нёфшато считался крупным специалистом по моркови. Впрочем, иногда он вспоминал свои корни и возвращался к литературе.

Когда Гюго пришел к нему, Нёфшато трудился над изданием плутовского романа Лесажа «Жиль Блас». Он хотел проверить утверждение Вольтера, что Лесаж воспользовался неким испанским сочинением, и вот удача! К нему пришел молодой человек, который знал испанский. Гюго несколько дней просидел в Королевской библиотеке, сличая тексты. В результате он написал длинное и подробное опровержение – образец эрудиции, которое Нёфшато вставил в свое издание, подписав его своим именем и заслужив себе дожившую до ХХ века репутацию «одного из самых глубоких и изобретательных критиков» Лесажа.

Вскоре после смерти Нёфшато, в «Отверженных», влюбленный Мариус внушает себе, что необычайно красивая Козетта «едва ли могла бы что-либо поделать, но мне было бы лестно, если бы она знала, что настоящий автор диссертации – я… диссертации, которую господин Франсуа де Нёфшато включил в предисловие к своему изданию „Жиля Бласа“, выдав за свое творение!»{173}. Несмотря на такой толстый намек и подробные рассказы жены и дочери Гюго, принято считать, что «диссертация» стала плодом дружеского соглашения. Многие утверждали – видимо, чтобы не испортить милой картины содружества юности и старости, – что Нёфшато не был вором. Но доказательства становятся очевидными всякому, кто прочтет предисловие. Рыхлый, самодовольный стиль первых нескольких страниц неожиданно сменяется стремительным, афористичным, полным язвительных, злорадных замечаний о «ворах и плагиаторах», «лжи и лести, с которой обычно раздуваются посвящения». Кроме того, косвенным доказательством служит ссылка на «Робинзона Крузо», одну из любимых книг молодого Гюго.

Самый же четкий след – утверждение Нёфшато, что Лесаж родился на полуострове Рюйс в Бретани. Если бы Нёфшато озаботился и, так сказать, посмотрел в зубы дареному коню, прежде чем посылать свой труд в типографию, он бы заметил, что за двадцать четыре страницы до того псевдо-Нёфшато утверждает, что Лесаж родился не на полуострове Рюс (в таком написании), а в городе Ванн. Видимо, Нёфшато нисколько не сомневался в ученической скромности Гюго. Возможно, отчасти поэтому в каталоге Национальной библиотеки Франсуа де Нёфшато уделено столько места.