Жизнь графа Дмитрия Милютина

Машу Михаэлис в жандармерии спрашивали, почему она бросили букет цветов к ногам политического преступника. «Я в него влюблена», – ответила Маша. И по гостиным понеслось: «Маша Михаэлис влюблена в Чернышевского». «Это не нигилистка, – вспоминала Елена Андреевна Штакеншнейдер («горбунья с умным лицом», как сказал о ней Иван Гончаров), – это московская барышня, т. е. в ней больше сознания. Она вышла из общей колеи не во имя идей, а потому, что в ней ей было неудобно; пошлости, мерзости ее натура не хотела переносить. Смелости у нее хватило, на то она и барышня. Это одна из тех девушек, которые выходили в старину замуж за лакеев и кучеров или уходили в монастыри, делались ханжами. Замашки барства видны в ней во всем; воспитанная на рабстве, она рано выучилась презирать. Почувствовав себя выше среды, ей было нипочем бросить родовой быт свой и семью. Дворянская кровь самодуров праотцев не может не сказаться; «Захочу и сделаю», – шепчет она. Совсем другое дело нигилистка… В «Кладара-даче» напечатано, что Машу Михаэлис высекли за букет, и нарисовано, как секут; что за пошлость!»

Дмитрию Алексеевичу показалось, что Маша Михаэлис тоже нигилистка, тип которых широко распространился в обществе, особенно студенческом. Бывая в Медицинской академии на лекциях, он сначала увидел трех или четырех девушек, с остриженными волосами, в круглых шапочках с перышками, они смело брали студентов под руку и расхаживали по коридорам, курили, вели себя вызывающе. Потом через какое-то время Милютин узнал, что в Медицинской академии этих девушек стало более шестидесяти и они задавали тон и в учебе, и в поведении. А потом уходили по беременности, и толку от них никакого. И Милютин дал указание не пускать таких девушек на лекции академии. Немало Милютин слышал от профессиональных педагогов, что нигилисты требуют от общества максимальных прав – «дай им жизнь без всяких нравственных опор и верований!». Вот и допусти их до медицины, получится так же, как у Муравьева на Северо-Западе, ведь поляки требуют Польшу в границах 1772 года. Ох, трудно Муравьеву, столько в Петербурге у него противников…

Муравьев обратил внимание на то, что, улучшая нравственный и материальный быт крестьян и горожан, польская шляхта и ксендзы по-прежнему оказывают влияние на подвластных ему людей.

Поддерживая повсюду православие, русские школы, привлекая и евреев, дотоле чуждых русскому делу и русской грамоте, Муравьев заметил, что три польских общества действуют против его постановлений, по-прежнему в форме благотворительности внушают населению проповеди католического духовенства, распространяют влияние латинской пропаганды. Общество трезвости, Общество винцентинок во главе с фанатичной Бучинской и общество госпожи Домбровской, действовавшие под видом благотворительных обществ, на самом деле собирали средства для Польского восстания. Все эти три общества были распущены, дома взяты в казну, главные организаторы были высланы во внутренние губернии России.

«В Северо-Западном крае, благодаря крутым мерам, принятым М.Н. Муравьевым, – вспоминал Д.А. Милютин, – не было уже и помина о мятеже, о каких-либо шайках или революционных попытках. Всякие польские затеи были подавлены; все присмирело. Также было тихо и в Августовской губернии, временно перешедшей под железную руку Михаила Николаевича и не менее энергического исполнителя его распоряжений генерала Бакланова.

Генерал Муравьев, строго карая деятельных участников бывшего мятежа, высылал из края тех поляков, которые за неимением явных улик не могли быть подвергнуты уголовному преследованию. Очистив край, сколько было можно, от таких вредных личностей, он вместе с тем обуздывал остававшихся на местах польских панов тяжелыми контрибуциями и штрафами. В то же время искоренялось все польское и принимались меры к восстановлению русской народности. В этом отношении он нашел деятельную помощь в преосвященном архиепископе Литовском и Виленском Иосифе, который старался вывести в среде православного населения (большей частью бывшего униатского) следы католического влияния, как, например, молитвенники на польском языке; внушал, чтобы носили на себе православные кресты и т. п. Генерал Муравьев обратил также внимание на народные школы и между прочим заводил русские школы для еврейских детей» (С. 427). Но это было лишь начало тех преобразованй, которые наметил Муравьев.