Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4. (СИ)

Когда новая государыня въехала в Москву, я спохватился и велел притихнуть на время. Но было поздно. Нелепые слухи успели расползтись. Одни говорили: Читтанов готовит команду головорезов, чтобы перебить 'верховников' прямо на присяге в соборе; другие, напротив, утверждали, что сей отряд предназначен для защиты Голицыных от их врагов. Моим оправданиям никто не верил. Даже императрица спросила на одном из первых официальных приемов: 'С кем это вы, генерал, воевать собрались?' 'С кем Ваше Императорское Величество прикажет', - вылетел мгновенно из моих уст придурковато-бравый ответ, и в ту же секунду всплыло в памяти, что объявление войны и заключение мира отнесено пресловутыми 'кондициями' к компетенции Совета! Князь Василий Лукич готов был просто испепелить меня взглядом - однако огнеметательной силы недостало. Несколько дней и ночей прошли тревожно, в опасении ареста. Нет, тишина! Сторонники аристократического правления сами боялись нарушить резкими мерами шаткое равновесие. Во знаменитый день восстановления самодержавства я держался в стороне и ничего не подписывал - тем не менее, в память сей необдуманной фразы, причтен был к наиболее благонадежным. Правда, в новоназначенный состав Сената не попал: туда включили только российских подданных; из иноземцев - одного Остермана. Где уж мне состязаться в пронырливости с Андреем Ивановичем! Пришлось довольствоваться членством в Военной коллегии.

Зато пропозиции мои о торговле с Востоком приняты были августейшей повелительницей благосклонно. Пустота в казначействе давно приобрела характер злокачественной болезни: недаром первые указы новой императрицы касались именно финансов. Сбор податей и взыскание недоимок стали производить со всей жестокостью, возродив методу воинских экзекуций. Государыня обнаружила властный и твердый характер, коего никто не подозревал в митавской затворнице. Ласковое поначалу обхождение день ото дня становилось круче. Коль приказала рассмотреть и решить дело об учреждении торговой компании - положить под сукно высочайшее повеление не посмел бы никто.

Но если вы думаете, что в скором времени воспоследовала окончательная резолюция - вы не знаете, как в России дела делаются. Есть государственная мудрость - а есть государственная дурь. Вот сия последняя и поперла наружу при обсуждении в коллегиях и самом Сенате. Почему бы, дескать, не сделать столь выгодную коммерцию монополией короны? 'Делайте', - отвечал я. - 'Только на меня не рассчитывайте, ибо выйдет у вас, как с последним китайским караваном. Соболей, московской ценою в четыре рубля, за рубль с полтиной в Пекине отдают. И то удачей почитают, иначе моль даром съест'.

Сие указание на степень коммерческих талантов чиновного люда несколько отрезвило радетелей казны. Главное же, сыскать в закромах отечества полмиллиона серебром на первое плавание не представлялось возможным. Без приватных вкладчиков - не набрать денег! Начались поиски компромисса. Все испортил приехавший из Камчатки капитан Беринг, доложивший, '...что тамо подлинно северовосточный проезд имеется, таким образом, что с Лены, ежели бы в северной стране лед не препятствовал, водяным путем до Камчатки и тако далее до Япона, Хины и Ост-Индии доехать возможно б было'. Пошли споры, что легче преодолеть: полярный лед или враждебность держав. Северный путь, несомненно, заслуживал изучения; однако многие возмечтали о немедленной посылке по нему торговых судов, и сия химера отвлекла силы от главного фрунта, препятствуя нахождению согласия.

Пока мое дело ни шатко ни валко продвигалось в коллегиях, прежних властителей России постигла расплата за грехи. Сразу после Пасхи в Сенат был спущен высочайший указ, пославший Василия Лукича Долгорукова в Сибирь (пока еще губернатором), Михаила - на ту же должность в Астрахань, ненавистного всем Алексея Григорьевича с сыном Иваном и прочим семейством - в дальние деревни. Фельдмаршала Василия Владимировича не тронули. Неделя не прошла, как вдогонку первому указу полетел другой, более суровый. Не доехавшего до Сибири губернатора поворотили жить в дальних деревнях под крепким караулом. Успел ли он добраться туда - Бог весть, потому что третий гром разразился над падшей фамилией: велено ему было в Соловки. Однородцы, вместо начальства отдаленных провинций, получили казенные квартиры в Березове и Пустозерске. Вотчины княжеские попали в конфискацию.

При всем нерасположении моем к Долгоруким, их падение легло на душу тяжким предвестием. Царь Петр поступал иначе в гневе: сразу назначал высшую кару, после чего виновный вправе был надеяться на послабление и милость. Мужская традиция - снисхождение к побежденным, и даже грубые простолюдины чтут принцип 'лежачего не бить'! Добивать упавшего - это по-бабьи. Наращивание опалы в три приема, по мере удаления наказуемых от столицы, говорило о страхе перед ними. Правитель же, обуянный страхом, опасен подданным. Не только злоумышленным - всем подряд. Черт знает, что там ему (или ей) помстится с испугу!