Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 4

Тихий плеск у борта. Мокрая голова, с сосульками волос, показалась над планширем. Вторая… Третий где?! Будем полагать, что просто отстал…

— Ну как, Ефим?

— Закрепил насмерть! На двух коловоротах, у самого киля… Чуть не сожрали на обратном пути: какое-то чудище кругами ходило… Аккула, верно… Ежели Федька не приплывет — стало быть…

Бегут секунды, и надежда, что матрос Федор Кукушкин уцелел, становится все более призрачной. Мрак и ужас выползают из адской бездны, овладевая постепенно людьми… Сбить, немедленно сбить эту смертную тоску!

Перекрестившись, я поднял взор в ночную звездную высь:

— Блажен, кто жизнь отдаст за други своя. Неважно, что стало с плотью: душа его ныне с небес на нас взирает.

Мужики дрожат, что зубы слышно. Замерзли, или со страху — лекарство одно.

— Всем по пол-пинты рома! Не жмись, Семеныч! Знаю, что последний. Ради такого дела не жалко.

Рано поутру «Беркенроде», «Флора» и «Платтенбург» подняли якоря, вышли из бухты и повернули на юг, к мысу Бон Эсперанца. Только у берегов Европы и Северной Африки, примерно до Канарских островов, ост-индцы стараются ходить большими караванами: дальше опасность нападения снижается. Из Капштадта в Батавию корабли отправляют по два-три. Адская машина сработает следующей ночью, а в это время суда расходятся на несколько миль, дабы случайно не столкнуться в потемках. Глухой взрыв под днищем с такой дистанции могут и не услышать…

— Доброго здоровья, Александр Иваныч.

— И ты будь здрав, Ефим. — Я обернулся на вчерашнего героя, с трудом продирающего заплывшие глаза и косматого свыше обыкновенного. — По виду, у тебя не на пол-бутылки рома похмелье. Молодых, что ль, делиться заставил?

— Пошто заставлять? Добром поделились, парни уважительные. Да не с перепоя страдаю! Всё думаю, не грех ли мы творим?

— С голландцами-то? А что остается? Нас избили, ограбили, заперли в собственном трюме… Если бы губернатор дал управу на обидчиков, я бы их пальцем не тронул! А он в правосудии, под благовидным претекстом, отказал и предложил выбор: сдохнуть с голоду или идти в долговую кабалу. Неужто после этого мы не вправе посчитаться с виновными?!

— Там ведь, заодно с виновными, и невинных полно! Простые моряки, приказчики всякие… Один, сам видел, с женой…

— Невинных, Ефимушка, там нет. Кто видит, как творят зло его собратья, и сему не противостоит — уже виновен, хотя и меньшей мерой. В Голландии крепостных не водится, силой служить не заставят. Отыди ото зла — сотворишь благо. Несогласные с ван-винкелевым грабежом запросто могли списаться на берег в Капштадте. Смирились — значит, приняли его сторону. Так что, их воля — их доля!

— Всё одно, на сердце неладно. Триста душ, считай, погубил! Ром-то и вправду был последний?

— Последний, коль Семеныч не утаил. Терпи, брат! А насчет погубления душ… Скажи, вот может за целые сутки в воде заряд промокнуть?

— Не должон, купорили на совесть, но всякое бывает…

— Или, к примеру, если корабль большим ходом идет, бочонок сорвать потоком может?

— Ну, коли очень большим…

— Сие все в руце Божией, не так ли?

— Ну, положим…

— Так, значит, Он и судит: сработает мина, или нет. — Я нелицемерно перекрестился. — Господи, да будет воля твоя…

У всякого, кто колеблется меж верой и неверием, бывают минуты, когда хочется видеть над собою мудрое всепрощающее лицо.

На другой день, уведомив губернатора, мы покинули негостеприимный Капштадт. Обошли мыс — и двинулись на восток! Почему туда? Именно на этом берегу находили приют многие мореплаватели, от Васко да Гамы до Луки Капрани. В достатке удобных бухт, и есть возможность добыть провиант охотой или меной с туземцами. Западная сторона гораздо хуже.

Пройдя миль двести и обретя уверенность, что вышли за предел власти де ла Фонтена, бросили якорь в месте, именуемом голландцами Mosselbaai — «Залив мидий», а португальцами — Angra dos Vaqueiros, сиречь «Залив коровьих пастухов». Оба названия внушали надежду на доступный харч. Однако ракушек русские люди считают гадостью и согласны употреблять только под угрозой голодной смерти, а тех самых пастухов что-то не видать было. Сойдя на берег с небольшим вооруженным отрядом и прогулявшись по окрестностям, я обнаружил несколько убогих лачуг и рядом с ними — загородку из жердей, явно служившую загоном для скота. По свежему навозу и следам копыт, можно было предположить поспешное бегство туземных жителей вместе с их главным богатством.

Матросы моментально загорелись азартом преследования. Убегающее на четырех копытах свежее мясо (когда на судне и пованивающая солонина-то отпускалась половинной порцией) манило их, как стаю волков. Никакой рассудительности: так бы и сунулись в холмы, заросшие колючим кустарником! Совсем забыли, что европейское оружие в подобном ландщафте обесценивается. Преимущество на стороне того, кто лучше знает местность, а это отнюдь не мы.