Жизнь и деяния графа Александра Читтано. Книга 5

А отказ, безусловно, напрашивался. Злоключения Вольтера после бегства его из Сан-Суси, а паче того — горячая антипатия к Фридриху со стороны императрицы Елизаветы, почитающей наглого соседа чуть ли не исчадием ада, отвращали от подобного визита. Положение мое в России и без того шатко: бестужевская партия дышит злобой, удовлетворясь для ненавистного врага подобием добровольной ссылки лишь вследствие противления государыни. Утратив монаршую защиту, можно променять Крым на Пелым, или же вновь обратиться в бездомного скитальца — как при Анне, только с гораздо большею потерей и меньшим, по причине старости, запасом сил. Что касается возможных выгод, для себя или Российской империи, способных произойти от встречи с королем, таковых я просто не вижу. Разве взять его с собою в полет, да уронить сажен с пятидесяти. Впрочем, это шутка. Цареубийство обычно не позволяет изменить государственную политику, потому как она в большинстве случаев определяется не произволом первого лица, но совокупностью неодолимых обстоятельств. Ну, будет вместо Фридриха Второго Август Первый, еще более самоуверенный и задиристый: он моложе брата на десять лет, а превосходная военная машина, созданная трудом поколений, рождает нестерпимый зуд в руках. Оные так и чешутся, побуждая треснуть по башке случившегося поблизости растяпу и отнять, прежде чем оклемается, какое-нибудь ценное имущество.

Так что, Финкенштейн получил ответ, наполненный вежливыми извинениями. Повод не ехать нашелся бесспорный: для летания надобны горы, а таковые в Пруссии имеются лишь на силезско-богемской границе и слишком удалены от королевской резиденции. К тому же, ландшафт этих провинций, насколько я его знаю, не весьма благоприятен в сем отношении. Далее — пространное описание места, которое бы оказалось пригодным (и какого в прусских владениях заведомо нет и быть не может).

Карлос Неаполитанский, в противность Фридриху, внушал мне самые дружественные чувства: пожалуй, единственный среди ныне царствующих монархов. Его представитель Пьетро Беккаделли ди Болонья, князь Кампореале, был личностью во всех отношениях заурядной, но среди сицилийской аристократии, к коей имел честь принадлежать, выделялся хорошими манерами и незаносчивостью. Редчайшие в сей провинции свойства! Нет сицилийца, который не мнил бы себя пупом земли. Князь не страдал этой смешной самовлюбленностью, присущей жителям европейских захолустий, и казалось вполне уместным ответить на его предложение согласием. По недолгом размышлении, так я и сделал.

Впрочем, раздражение против императора Франца тоже со временем утихло — даже раньше, чем зажили царапины на лбу. Перед отъездом, сменив гнев на милость, устроил для него (и супруги) новое небесное представление. Сам не летал, пустил мальчишек. Демка не подвел, Алешка — и подавно… Вот ведь чертенок! Жара стояла, день был тихий и знойный. Накаленный воздух струился над черепичными крышами: при взгляде в зрительную трубу местами будто волны пробегали. Представьте, этот хитрец так сумел промыслить линию полета, чтобы оные струи его поддерживали, долетел с Леопольдовой горы аж до Шенбруннского дворца, и сел на лужайку в парке! Дистанция, по всем расчетам невозможная! Мария Терезия, вполне оправившаяся после родов (четырнадцатый ребенок не то, что первый) и наблюдавшая зрелище с балкона, вознаградила летуна титулом имперского рыцаря, дарующим обладателю дворянство. Демьяну выпал допотопный чин, обозначавший в старину оруженосца. По окончании торжественного приема внучок мой, и раньше задиравший нос до небес, едва не лопался от гордости. Из холопей — в дворяне! Сам добился! Что артифициальные птицы, вообще-то, не им придуманы и сделаны, теперь уже казалось неважным… Наутро пришлось его искать: дерзкий отрок, видимо, решил прибавить к переходу в благородное сословие также и посвящение в мужчины, заставивши себя вытаскивать из постели чьей-то горничной или камеристки. Ладно, пусть. Кто из нас не был молодым? Сказать по чести, парень достоин был любой награды. Я вот до такого не додумался, а он — извольте! Речь не о совращении горничных, конечно: разумею восходящие струи воздуха и употребление оных для летания.

На обратном пути через окраины Альпийских гор Алексей то и дело подпрыгивал на каретных подушках, будто их начинили иголками. У деревеньки Земмеринг и вовсе выскочил из повозки, в полном восторге оглядел простершуюся в полуверсте под ногами цветущую долину, с обманчиво-ровными зелеными лоскутками пастбищ, так и манившими на них слететь. Сложил руки в умоляющем жесте:

— Ваше Сиятельство! Смотрите, какое место!