Жизнь и деятельность Михаила Бакунина

Втечение следующих лет Бакунин познакомился с самыми разнообразными прогрессивными кругами Парижа; при этом он однако сохранил свою независимость и лучше всего чувствовал себя в маленьком кружке действительно свободомыслящих людей, в числе которых были Рейхель, Гервег и его жена, Прудон и впоследствии Герцен. Также хорошо он чувствовал себя в описанном Карлом Фохтом веселом обществе естествоиспытателей и любителей в Сен–Серване под Сен–Мало, где он жил летом 1845 г. Он близко познакомился с кружком «Форвертс» (Париж, 1844 г.), но чем ближе он узнавал французов, тем больше он удалялся от немцев, за исключением упомянутых личных друзей. Мелкая душа Руге, начавшего тогда уже опускаться, и злой характер Карла Маркса, затмевавший его блестящие способности, показали ему, что революции нечего ждать от этих кружков филистеров и педантов. Я не буду называть имена тех многих французов, с которыми он вел знакомство и из которых каждый почти имел особую социалистическую систему для собственного потребления. Больший интерес представляют его встречи с Прудоном, с которым он однажды имел дискуссию, продолжавшуюся целую ночь до утра. Многие из русских друзей Бакунина приехали в то время в Париж; в 1847 году приехал Герцен и позже безнадежно больной Белинский. В эти годы в печати мало что появилось принадлежавшее перу Бакунина. 27 января 1845 г. появилось его письмо в «Reforme», после того как он, в конце декабря, был заочно осужден к лишению всех прав состояния и к пожизненной ссылке в Сибирь. В этом письме он впервые высказался по поводу положения дел в России. 12 марта 1846 г. он поместил письмо в «Constitutionnel» о жестокостях русского правительства в Польше. В октябре 1844 г. он написал «Изложение и развитие идей Фейербаха», которое никогда не было напечатано. Это были для него интересные годы, втечение которых он узнал много нового. Но в то же время это были для него годы горьких разочарований, так как столь страстно и с такой уверенностью ожидавшаяся им революция все еще не приходила. Бакунин сделал ей шаг на встречу, выступив 29 ноября 1847 года со своей известной речью на польском собрании. Это было его первое публичное выступление, и он бросил тогда в лицо официальной России выражение своего презрения и стыда за нее. Следствием этого выступления было его изгнание из Франции (декабрь 1847 г.). Не ограничившись этим, министр граф Дюшатель, подстрекаемый русским послом Киселевым, пытался возвести на Бакунина гнусное обвинение, на которое Бакунин дал ему достойный ответ («Réforme», 11 февраля 1848 г.).

Он уехал тогда в Брюссель, где вращался в польских кругах и где он опять встретился с кружком Маркса, от которого у него осталось неприятное впечатление. Вряд ли ему удалось бы долго удержаться в Брюсселе, и поэтому он уже подумывал о переезде в Лондон, но известие о парижской февральской революции заставило его немедленно возвратиться в Париж. Первые свои впечатления о новой революции он изложил в статье, напечатанной тогда в парижской «Réforme». Так пришла наконец революция, которую он так долго и страстно ожидал.

***

Я ограничиваюсь здесь только очень беглым обзором планов и деятельности Бакунина в течение 1848–49 гг., так как более подробное резюме деятельности его в этот период я поместил в берлинском журнале «Socialistische Monatshefte» за 1898 г. – Он предвидел с самого начала, что временные победы в феврале и марте еще не обеспечивали торжества революции и что необходимо ее углубление, иначе поднимавшая голову реакция отнимет все ее завоевания. Он видел, что дальнейшее развитие революции может явиться только следствием совместного действия демократических партий всех стран, чему реакция старалось воспрепятствовать путем возбуждения национальной ненависти и подготовления национальных войн. Своей личной задачей, к выполнению которой едва ли был подставлен кто либо иной, он считал революционизирование славян для того, чтобы они могли примкнуть к европейской революции вместо того, чтобы стать орудием реакции, которая, как это и случилось в действительности, могла их толкнуть на путь национальной ненависти. Это была очень трудная задача; у него не было точки опоры, он должен был сам создать для себя все средства и помощников. В глазах всех «солидных» демократов, за исключением немногих, он постоянно являлся беспокойным человеком, мешавшим им предаться опять отдыху и погрузиться в спокойный сон. Вследствие этого его деятельность дала тогда больше планов и попыток, чем конкретных результатов. Но он все же остается одним из немногих людей, которые отдавали себе в 1848 г. ясный отчет в действительном положении дела и поднялись над иллюзиями и ошибками масс.