Жизнь и дела Василия Киприанова, царского библиотекариуса

Это был Федор Поликарпович Орлов, мужчина угрюмый, и хотя был он чисто брит и облачен в придворный кафтан, даже с каким-то шитьем золотым, но всем своим обликом напоминал постника, монаха. Это про него сочинил вирши митрополит[141] Феофан Прокопович:

Если в мучительские осужден кто руки,
Ждет бедная голова печали и муки,
Не вели томить его делом кузниц трудных,
Не посылать в тяжкие работы мест рудных:
Пусть лексикон делает — то одно довлеет,
Всех мук роды сей един труд в себе имеет.

Сей Орлов ревностно сочинял алфавитари, азбуки, такоже лексиконы и поседел на этом поприще, стал уже и людей живых воспринимать как некие единицы из лексикографической картотеки. Это быстро заметили высокопоставленные попы и монахи и выдвинули его в директоры Печатного двора — чем подальше от струй животворных, им для дел казенных надежнее. Царь Петр Алексеевич ценил его за знание языков и за беспрекословную исполнительность, а уважая просьбу церковного синклита, повелел именовать по отцу — Поликарповым, так-де прямее усматривается его духовное происхождение.

— Ну, ты, Мазепа! — сказал Поликарпов своему помощнику, который держал наготове бумаги для доклада. — Плохо, видать, ты с утра читал акафист[142]. Попали мы не в добрый час.

Действительно, за высокой палисандровой[143] дверью губернаторских покоев слышался сердитый голос хозяина. Туда пробежал при шпаге дежурный офицер — артиллерии констапель Щенятьев, бросив на ходу Поликарпову:

— Изволят бриться.

За Щенятьевым поспешал цирюльник в белом подстихаре[144], за ним лакеи несли медный таз, кувшин, полотенце, скрытно с бритвенными принадлежностями.

— Так сказывай, Мазепа, — толкнул помощника Поликарпов, — что ты накопал там про еретика Киприанова?

Помощник, по прозвищу Мазепа, щупленький и тоже бритый, со странной дьячковской косицей, хотя никакого отношения к духовному сословию не имел. Просто окончил он в свое время Киевскую духовную академию и носил подрясник как закоренелый бурсак. Кем теперь ему не приходилось прикидываться! В свое время с большими родственными связями ему удалось устроиться писарем Нежинского полка. Думал, карьера теперь обеспечена. Ан нет! Сделал ставку на гетмана Мазепу, тот к свейскому королю переметнулся, а тут Полтава, а тут русский царь — победитель! И теперь бедный Иоанн Мануйлович, как любит он себя называть, на Московском печатном дворе из милости при кухне и лебезит перед каждым повытчиком[145] и терпит прозвище «Мазепа». А ведь вирши может складывать даже и на латынском языке!

— Не нашел пока ничего, ваша милость… — ответил он, и голос у него был как у поповича — певучий тенорок. — Трудявайся многажды, скудно же восхитих. Еретического, лютерского[146] в его, зловредного сего Киприашки, смотренных мною таблицах и картах ничего нету.

— Хохлацкая ты рожа! — закипел Поликарпов. — Мало что ничего нет! Надо сделать так, чтоб все было…

В этот момент палисандровые створки распахнулись, из двери послышалась громкая русская брань и вылетел медный таз, выплескивая мыльную воду. Затем выскочил и цирюльник, бежал задом, кланяясь в сторону палисандровых дверей и оправдываясь:

— Охти, ваше превосходительство, я лишь слегка подбрил вам височки, так же, по самым достоверным сведениям, изволит подбриваться и его царское величество Петр Алексеевич…

Под глазом у цирюльника зрела свежая дуля. Вновь пронесся озабоченный артиллерии констапель Щенятьев, придерживая шпагу и ведя за собой повара, буфетчика и целую толпу лакеев с блюдами и подносами.

— Изволят завтракать.

Затем в губернаторские покои преображенцы проволокли какого-то бедолагу, закованного в цепь.

— Гляди, Мазепа! — усмехнулся Поликарпов, растирая ладонями свое обрюзгшее лицо. — Ходить тебе тоже в мелкозвонах.

— Не извольте беспокоиться, ваша милость, — лебезил помощник. — Я намедни говорил с его благородием Щенятьевым, коий ныне при дежурстве. Господин Щенятьев также заинтересован в турбации[147] на Киприашку, они ему какую-то чинят в брачных его намерениях противность. Его благородие господин Щенятьев изволили заверить, что их превосходительство губернатор прищелкнут богопротивного Киприашку, яко гнуснейшую вшу.

— Сам ты вша! — резюмировал Поликарпов и принялся разглядывать развешанные по стенам киприановские маппы[148]. (Тьфу! Куда глаз ни кинь — везде оный Киприанов!) На карте Европы у него совершенно голую нимфу еще менее пристойный бык похищает. На карте Африки львы более похожи на деревенских полканов, а орлы — на ощипанных ворон. И это царственные, геральдические звери! Но сие — увы! — к обвинению не пришьешь.