Жизнь и ее суррогаты. Как формируются зависимости

В 1944 году, когда папе было шесть лет, оккупировавшие Венгрию нацисты начали уничтожать венгерских евреев. В конце концов, отец, его мать и двухлетняя сестра были отправлены в концентрационный лагерь Штрассхоф в Австрии. Потом их погрузили в поезд и повезли в Освенцим для того, чтобы задушить в газовой камере. Они ехали в ужасных условиях – в переполненном вагоне, без пищи и воды, когда, по счастью, их освободили наступавшие союзники. Отец получил в этом поезде такую тяжелую психическую травму, что, когда он пошел в первый класс, учителя подумали, что он страдает слабоумием. Трудно себе вообразить человека, который смог бы справиться с такими детскими впечатлениями, не впав в депрессию.

Детство мамы было совсем другим, хотя и в нем таился потенциальный риск душевного расстройства – генетического и приобретенного. Мой дед по матери и его сестра страдали депрессией. У сестры депрессия оказалась настолько тяжелой, что ее пришлось лечить электрошоком. Несмотря на то что мамино детство протекало в благополучном пригороде Нью-Йорка, оно тоже не обошлось без известных трудностей.

Ее отец был преподавателем экономического факультета в колледже Баруха, и даже один раз как социалист баллотировался в вице-президенты США. На первый взгляд, это была совершенно нормальная, благополучная и довольно состоятельная семья. Но дело в том, что у мамы был довольно серьезный врожденный порок сердца. Сейчас такой порок легко лечится хирургически, но в то время диагноз этого порока мог означать смертный приговор. В возрасте пятнадцати лет мама перенесла операцию на открытом сердце, которая в то время была сопряжена с большим риском. Для выздоровления ей пришлось целый месяц провести в госпитале. За два года до этого ее мать, моя бабушка, умерла от рака желудка. Всего через месяц после того, как мама осиротела, в той же синагоге, где стоял гроб бабушки, она прошла обряд бат-мицва.

Мать родила меня, когда ей было двадцать лет. Я была ее первым ребенком. Мои родители познакомились в группе русского языка в городском колледже. Отец был решительным и целеустремленным иммигрантом, обожавшим классическую музыку, а мама зеленоглазой красавицей с каштановыми волосами, участвовавшая в 1963 году в марше Мартина Лютера Кинга на Вашингтон, а в музыке предпочитала Пита Сигера и битлов. Опыт их юности, пережитые в детстве разные по качеству и масштабам травмы предопределили отсутствие общности взглядов на воспитание детей.

В результате они не сразу поняли, что я – довольно странный ребенок. Люди обычно замечают, когда их дети проявляют слишком ранние способности. Я очень легко запоминала слова. Моим первым словом стало слово «книга». Несмотря на то что меня никто этому не учил, я сама научилась читать к трем годам. Я наизусть, на иврите, декламировала Ма-Ништана – четыре вопроса, которые ребенок задает взрослым на еврейскую пасху, – декламировала безупречно, чем всегда восхищала родственников. Я обладала, как выражались в те времена, фотографической памятью и могла на память воспроизвести половину периодической таблицы химических элементов, что тоже потрясало взрослых.

С самого раннего детства я жаждала информации почти так же, как позже жаждала наркотиков. Те, кто изучает одаренных детей, называют этот феномен «страстью к учению», но он может быть и симптомом несинхронного или неравномерного развития и часто встречается при аутизме. Раннее овладение чтением, которое в наше время называют «гиперлексией», тоже может быть как признаком одаренности, так и симптомом аутизма. Гиперлексию наблюдают у 5-10 процентов детей, страдающих аутизмом. Гиперлексией называют ситуацию, когда ребенок самостоятельно, без посторонней помощи, овладевает чтением до пятилетнего возраста. Это слишком ранний возраст для нормально развивающегося ребенка.

Были у меня также и другие особенности. Оказавшись в группе детей, я начинала испытывать тревогу. Я часто плакала и нередко разражалась рыданиями, если видела, как плачет другой ребенок. Я всегда хотела носить одни и те же платья, и мне никогда не нравилось переодеваться. У меня было преувеличенное, в сравнении с другими детьми, стремление к сохранению status quo. Еще до того, как я пошла в школу, стало ясно, что некоторые сенсорные раздражители подавляют и угнетают меня: яркий свет, громкие звуки, шероховатые материалы, новый вкус и скользкая пища – все эти вещи сильно меня расстраивали, в отличие от других детей, которых эти вещи либо раздражали слегка, либо были им безразличны. Помню, у меня всегда было ощущение, что мир находится на краю гибели – он вот-вот рухнет и погребет меня под своими обломками.