Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней

Пуатра рад: он катает подругу товарища. Она смуглая. Хорошо бы покатать Лизетт, русенькую девчонку, капризную плясунью. Хорошо бы с ней мчаться вдвоем. Она ведь тоже никогда не ездила в автомобиле. Она ездит, спит и живет в старом желтом фургоне. Фургон тащат две клячи. Лошади боятся автомобилей. Но Лизетт не боится Пьера. Если уж на то пошло, Пьер немного побаивается Лизетт. Вдруг она сегодня надует губки, не захочет целоваться, станет кокетничать с наездником. А наездник будет хлопать бичом и глупо кричать: «Алле!» Нет, этого не может быть! Сегодня — весна, сегодня — удача, сегодня в темном фургоне под визг карусельных шарманок Пуатра получит все, что только есть у Лизетт. А есть у нее много: сердце, губы, глаза, щеки, волосы, милые русые волосы, шея, плечо… Нет, дальше лучше не считать. Не то можно раздавить кого-нибудь.

Скорей же, машина!

Стрелка скачет: восемнадцать, двадцать. Смеется Пуатра.

Габриель вдруг говорит Жанне:

— Он со мной такой строгий, мой русский. Я боюсь прогневить его. Он часто сердится, я слышу это по тому, как он громко дышит. Я сама во всем виновата. Я очень дурная. Но если он меня ударит, я буду счастлива.

Что это? Жанна вздрагивает. Это не фонтан Медичи. Кажется, Габриель говорила о чем-то печальном. Пошел дождь. Пуатра покрылся брезентом. Жанна тоже становится грустной. Но это несерьезно, это грусть — мимоходом, это только февральская куцая грусть, на десять минут, пока не покажется солнце. Она думает: Габриель может любить. Ей не нужно счастья. Она как святая. А Жанна простая девушка. Жанна любит сласти. Жанне нравятся красивые платья, вот в тех окнах. Жанна в театре на «Адриенне Лекуврёр» тихонько плакала. Ей хочется счастья. Ей хочется, чтоб Андрей целовал ее. Может быть, это и жалкая любовь. Она не умеет иначе. Завтра в пять! А может быть, это и не плохо? Андрей приехал. Он ее любит. Он ее увезет в Россию. И Жанна снова улыбается. И снова солнце мечется по сизому асфальту.

Ну конечно, эта грусть вовсе и не была грустью. Просто шел дождь. Жанна слишком много страдала, чтобы грустить теперь, когда до фонтана остается всего двадцать шесть часов. Шофер, добрый шофер, скорей!

Пляшет стрелка. Это так скоро, скорей нельзя. Если скорей, Пуатра, пожалуй, поведут в комиссариат. Габриель не видит стрелки, не видит несущихся навстречу домов. Но она слышит ветер. Ветер все острей, все шумливей. И слепая шепчет Жанне:

— Кузина, мне кажется, что мы куда-то спешим. Ведь нам некуда спешить. Надо было в лавочку, но это же на нашей улице. А мы так спешим, как будто мчимся к кому-нибудь в гости, К кому же?

— К счастью!

И Жанна смеется. И смеется Пуатра. Лизетт его сегодня пустит в старый фургон. Да, они мчатся прямо к счастью!

Мотор, дорогой мотор, скорее! Пусть трясутся в возмущении жиры господина Нея: он сегодня не получит улиток. Он будет рычать, как целый зоологический сад. Все равно! Пуатра потерял весь день, он заплатит хозяину штраф. Все равно! Темно и тепло будет в фургоне. Педаль. Колесо. Рожок. Субъект в цилиндре, посторонитесь! Мы мчимся! Мы мчимся к счастью в гости!

Глава 18 О ЧЕМ ГОВОРИЛ ЛЮКСЕМБУРГСКИЙ САД

Они молчали. Напрасно было бы припоминать все языки мира, перелистывать самые толстые словари Ларусса или Даля. Таких слов просто не существовало. Выговорить всю радость этой минуты, судя по большим часам на Люксембургском дворце, самой обыкновенной минуты, четвертой минуты шестого полуденного часа, могло только молчание. Теперь оно не было рождено ни запретом Жанны, ни страхом Андрея. Нет, Люксембургский сад не напоминал развалины Орлута! Это молчание, блаженное и звонкое, полнилось не только всеми словами многотомных словарей, но и вовсе не слышными звуками: счетом воды, походкой сердца, скрипом песка, может быть, даже сказочным ростом травы, норовившей уже выскочить из-под земли, чтобы увидеть влюбленных. Если бы можно было всегда так молчать, люди, наверное, давно бы сожгли и Даля и Ларусса.

Андрей и Жанна могли так молчать: за них говорили другие. За них говорили хотя бы эти каштаны, нетерпеливые каштаны, с распухшими от волнения ветками. Другие деревья не спешат: ясень цветет в апреле, платан в мае, а ленивица липа даже в июне. Но каштанам всегда некогда. Под липами будут шалить лицеисты между двумя экзаменами. Но куда же деться влюбленным в марте? А в марте ведь особенно много влюбленных. И старые каштаны спешили убраться белыми свечками. Ни Андрей, ни Жанна, наверное, не умели различать породы деревьев, к тому же безлистых. Но они встретились именно под каштанами, и каштаны за них говорили.

За них говорили также дрозды, веселые черные дрозды в модных смокингах. У Рима есть мрачные, почти мифологические ласточки. На Пречистенском бульваре забористо ссорятся воробьи. А по Люксембургскому саду, посвистывая, прыгают насмешливые дрозды. Но в тот день их свист не означал ни насмешки, ни порицания, нет, они свистели от добрых чувств.