Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней

И так как Габриель не могла ему сообщить ничего положительного, он решил, что слепая страдает галлюцинациями. Он учтиво ответил ей:

— Простите, сударыня, но я ровно ничего не могу сделать.

При этом он рукой растирал свою розовую грудь, еще издававшую запах лаванды. Так принял ангела господин Анри Белье.

Теперь вы сами понимаете, что старую книгу следует сжечь, сжечь скорей, сжечь вместе с шагреневым переплетом.

Габриель не уходила. Она стояла и тихо плакала. Глупая Габриель, она верила, что стоит ей прийти, сказать «остановитесь», и невинный человек будет спасен. Тогда Анри Белье, который, вероятно, был усердным почитателем старой книги и которого теплая ванна сделала на редкость чувствительным, растрогался. Ему пришла в голову великолепная идея. Что, если эта слепая пойдет сейчас к осужденному? Дочь убитого простит убийцу накануне казни. Это же будет настоящим христианским поступком. Убийца умрет с облегченной совестью. Он умрет в шесть утра. Следовательно, в пять господин Анри Белье должен встать. Он не успеет как следует выспаться. Утром холодно. Господин Анри Белье будет, не выспавшись, ежиться и дрожать. И, получив согласие слепой, он торопливо подписал разрешение на свидание. Пусть она едет сейчас же в тюрьму Санте. А господину Анри Белье пора спать.

В четвертом корпусе было тихо, как всегда. Туда не долетали звуки с воли, и арестанты, находившиеся там, не знали, что на улице Санте, у тюремных ворот, устанавливают сейчас «вдову». Не знал этого и Андрей. Но он знал, что теперь скоро, совсем скоро конец. И кажется, уже не с отчаянием, с одной только надеждой он думал об этом конце. Он понимал, что больше не увидит Жанны. Но в эти последние дни он был полон ею. Ее лицо, глаза, голос, дыхание заполняли камеру. Это не было бредом, это было победой. В глубине четвертого корпуса, вопреки всем стараниям начальника тюрьмы, происходили самые необычайные вещи: день и ночь влюбленные говорили друг с другом. Они спешили поведать все свои тайные мысли. Они торопились запомнить все мелкие приметы. Надзиратели не подозревали об этом, но, глядя в волчок на неподвижного человека, все дни напролет тупо глядящего в одну точку или бессмысленно улыбающегося, они думали, что осужденный сходит с ума. Они даже сообщили о своих наблюдениях начальнику. Заботливый начальник тотчас же послал к Андрею тюремного врача. Врач пощупал пульс Андрея, попросил показать язык и успокоил начальника: ничего опасного, до казни все обойдется.

Только одна мысль минутами омрачала Андрея. Присутствует ли он сейчас в Жанне, как она в нем? Передастся ли ей его любовь? Товарищи прочтут его слова на суде. Они узнают, что он умер, как должен умереть коммунист. Но Жанна?.. Он ведь не мог говорить о ней. Поймет ли она, чем была для него любовь? И Андрей старался передать ей это своей напряженностью. Он вбирал ее в себя. Он весь растворялся в ней. Какие ночи! Какая тишина! Неподвижный человек вдруг улыбался. И надзирателей, не лишенных суеверия, это пугало. Они ведь не знали, что он беседует с Жанной. Но они знали, что «вдова» уже стоит у тюремных ворот, что страшная «вдова» уже поджидает этого человека.

Около полуночи в камеру Андрея ввели Габриель. Она не видела, что это тюрьма, что это страшный четвертый корпус. Ведь для нее весь мир был тюрьмой. Она глядела на Андрея невидящими глазами. Из глаз ее текли слезы: она не могла ему помочь. А губы улыбались: это одно человеческое горе улыбалось другому.

Габриель молчала. Она не знала, что ей сказать. Она не знала даже, кто перед ней. Она улыбалась не человеку, но горю. Тогда заговорил Андрей. Он хотел многое сказать. Он ведь знал, кто эта слепая. Но в камере находился начальник тюрьмы и, говоря, Андрей должен был задумываться над каждым словом. Он говорил медленно и тихо, как говорят с ребенком:

— Вы помните, как вы мчались к счастью в гости? Вы мчались тогда не одни. Не называйте только ее имени. Ее имени не следует называть здесь. Но вы найдете ее. Вы скажете ей, что были у меня незадолго до моей смерти. Вы скажете ей, что я улыбался. Вы не видите этого, но вы должны мне верить — я сейчас улыбаюсь. Вы скажете ей, что в этой камере она не отходила от меня. Вы скажете ей, что я помнил дроздов в Люксембургском саду. Они очень хорошо свистели. Но и здесь я слышал их свист. Вы скажете ей, что я ничего, ничего не забыл. Тюремщики пугались моей улыбки. Доктор щупал пульс. Он заботливо спрашивал, почему же я улыбаюсь, а не плачу. Они думали, что это сумасшествие. Вы скажете ей, что это было любовью. Любовь одна дала мне силу. Во мне нет теперь ни страха, ни злобы. Вы скажете ей — только не говорите никому ее имени! — вы скажете ей, что я был у счастья в гостях, что я был счастлив, как только может быть счастлив человек. Вы скажете ей, что я ее любил.