Жизнь и гибель Николая Курбова. Любовь Жанны Ней

Почему Андрей не крикнул — «останься»? Ведь кричало же так его сердце, так стучала кровь в висках, пальцы хрустели именно так. Почему только губы ничего не сказали? Потом Андрей себя мучил вот этим: ну как не удержал? Но в ту минуту он не мог ответить иначе. В зените любви бывает такая осветленность, такая полнота, что нет и мысли о счастье. Легко и просто тогда человек говорит: я слишком мало тебя люблю (а сам: только ты), я тебя недостоин (живу тобой), пройди мимо (останься, не то смерть). Было для Андрея блаженством лежать на мокрой земле у ног Жанны и знать, что уйдет пароход, увезет ее к прекрасным приторным розам, к солнцу, к другому, лучшему Андрею, который будет зваться Жаном или Пьером, к жизни легкой, как качание в гамаке, а он, а он будет ночью скакать по пустынным холмам, слушать дождь, где-нибудь, может быть, в Бессарабии, один, в стороне, с наганом, с любовью.

Андрей понимал, что ночь в кабинете «Ибрагии» еще длится, что она будет длиться вовек. Жанну он только задушит. Пусть же едет, но пусть едет скорей: ведь Андрей взбалмошный, нелепый человек. Надолго ли его хватит?

А Жанна, знавшая так хорошо, назубок, что такое любовь, Жанна, вся преисполненная готовности и ласки, эта Жанна поверила губам Андрея. Может быть, виноват был дождь: свинцовым листом он прикрыл глаза Андрея, тупым стуком заглушил мышиное метание его сердца. Не надо на нее сердиться: Жанна была еще ребенком. Она поверила губам Андрея. Она решила, что Андрей боится ее, что для него она тень у дверей кабинета, привидение. Он молод, он весел, жив. Что ж ему делать с глупой и грустной девчонкой? Он любит революцию. Он думает, что Жанна свяжет его. Может быть, он и прав: ведь Жанна не умеет даже ездить верхом. Андрей — герой. Он должен быть один. Жанна уедет. Пароход может грузиться. Завтра снимут сходни.

— Андрей, ведь это совсем, навсегда?

Нет, Андрей не может слышать таких слов. Такие слова просто бесчеловечны.

Тряхнув мокрой головой, он возмущенно отвечает:

— Нет, Жанна, нет. Мы должны увидеться.

Почему пароход не ушел сразу? Андрей начинает сдаваться.

— Мы обязательно увидимся. Может быть, я приеду туда.

— Куда?

— Не знаю. На Запад… В Париж.

Жанна вздрагивает: Париж, папин Париж вдруг меняется. В нем, кроме дядиного дома, кроме конторы, кроме подушки, оказывается Андрей. Жанна не радуется. Но кажется, она теряет голову. А ведь она так хотела быть рассудительной.

— Зачем, Андрей?

Сейчас наконец он скажет: «Без тебя не могу». Тогда она сможет остаться. Ведь пароход еще не ушел. Но Андрей снова тверд.

— Работать. Готовить революцию. Как здесь.

Это звучит так ново, так нелепо, что Жанна тихо вскрикивает. Париж и революция — разве это может быть вместе? Это как если бы папа ходил вместо котелка в папахе. Этого не может быть. Но раз Андрей говорит, значит, это будет. С трогательным недоумением ока спрашивает:

— Значит, там будет все, как здесь?

И Жанна показывает на развалины домов, за которыми покрикивает сумасшедшая старуха.

— Как здесь? И это нужно, Андрей?

— Да, Жанна. Да, это нужно.

Жанна верит ему. Ведь были же нужны огромные ночи в вилле «Ибрагия». В голове Жанны развалины Орлута, ростовские тифозные, вся страшная Россия этих лет сливаются с ее собственной судьбой, с любовью к Андрею.

— Я тоже завтра еду (при этом Андрей подумал: лучше ехать сегодня, сейчас же, а то не стерплю). Я еду в Москву, там жена, Аглая. Вы ведь ее, кажется, знаете?

Андрей сказал это просто, по-житейски, только инстинктивно вернувшись к «вы». Для него Аглая ведь давно стала частицей быта, как календарь или как имя-отчество. Но для Жанны эти несколько слов были вторым выстрелом. Глупая, она могла думать: мужем. Он любит другую. Но почему же он так улыбался тогда за Карантином? Почему так потерянно глядел, когда она вошла в кабинет? Но что же — Жанна ему не судья. Он любит Аглаю. Значит, он не один. Ну конечно же, не один. Ведь Андрей не бедный Захаркевич. Жанна рада: теперь она сможет спокойно уехать, не оглядываясь с палубы на охровые холмы Феодосии.

И тихо Жанна ответила ему, что немного знала Аглаю, только не знала, что Андрей на ней женат. Нет, этого она не знала. Голос Жанны сквозь дождь звучал глухо, отдаленно. Андрей почувствовал, что она, еще стоя здесь, рядом с ним, уже шаг за шагом сходит вниз, в город, в порт, туда, где пароход. Его недавняя стойкость теперь сменилась отчаяньем, почти бешенством. Он схватил руки Жанны и стал зло, безысходно целовать их. Руки не уходили, но и не отвечали, в них не чувствовалось жизни. Тогда, сам себя презирая за слабость, может быть, ненавидя и Жанну за всю любовь, он хрипло, глотая звуки, давясь ими, пробормотал:

— Слышишь? Не уезжай.

— Нет. Я завтра еду.

ЖанНа сказала это спокойно и ровно, как на улице, задетая прохожим. Но хорошо, что идет дождь, что текут струйки с маленькой шапочки Жанны: она может плакать, много плакать, Андрей не заметит этого. Она не останется. Довольно бурого пятнышка на ковре в кабинете. Конечно, она только простенькая девушка из Луаретта, которая мечтала о женихе, о счастье, но Аглаи она не убьет.