Жизнь и Любовь (сборник)

Тяжёлая многотонная дверь на колёсах, настоящая передвижная металлическая стена, закрывавшая вход в портал, была заблаговременно отодвинута. Вся группа во главе с кажущимся выше всех министром Малиновским направилась к входу в туннель. Только один человечек с маршальскими звёздами на погонах приотстал, отбежал в сторону и начал оправляться по маленькому. Каково же было моё изумление, когда в оправившемся и быстро побежавшем за всеми человеке я узнал по усам не кого-нибудь, а прославленного в стихах и песнях Семена Михайловича Будённого.

Я тогда подумал, что вот же знаменитость, а как простой солдат оправляется на ходу, потому что некогда за делами нормальным туалетом попользоваться.

В вагонах поезда включили свет, хотя вечер, на самом деле, ещё не наступил. Но грозовые тучи закрыли напрочь всё небо, по стёклам окон поползли струйки дождя, и стало темно настолько, что пришлось досрочно подавать электричество. Но пассажиры нашего купе, занятые рассказом, довольствовались светом, появившимся в коридоре, а сами оставались в полумраке – не читать же.

Стук колёс поезда перекрыл раскат грома, раздавшийся почти сразу за сверкнувшей молнией. Стало быть, проезжали эпицентр грозы.

Николай Иванович посмотрел в заливавшееся дождём окно и сказал:

– Я, кстати, прочитаю вам сейчас одно стихотворение, которое написал наш солдат. Давно написал, но я его тогда выучил наизусть и часто потом декламировал. Оно поможет пониманию того, о ком я поведу речь. Называется «Гроза». Надеюсь, ещё не забыл. – И начал:

В горах я встретился с грозою.
Сокрыли тучи горный гребень.
Гром грохотал над головою
и дробью барабанил в небе.

Недаром Тютчев воспевал

весной грозу в начале мая.
Я в плащ-палатке промокал,
но шёл, усталости не зная.

Внизу река ворчала шумно.

В упавшем мраке краски стёрлись.
Гроза над лесом развернулась,
широки крылья распростёрши.

Деревьев платья потемнели.

Обрушился на землю ливень.
А впереди лазурно-синий
смеялся мне кусочек неба.

Но и его закрыли тучи.

Рванулась молния к земле
и впереди, на горной круче
исчезла. Жутко стало мне.

И проявляя свою мощь,

лил ливень, сверху вниз спеша.
На горы опускалась ночь,
за ливнем я ускорил шаг.

Со всех сторон, перекликаясь,

рычало эхо громовое.
Царица-молния промчалась,
неся огонь и смерть с собою.

Я вслед гляжу ей, ослеплённый.

Я очарован красотой.
Ей не страшны ни рёв, ни стоны.
Её пьянит весны настой.

Она царица поднебесья.

Пусть краток, но её тот миг.
Ты плачь, ругайся или смейся,
но свет её украсил мир.

О, если б молнией сумел я

людские души озарить,
грозой смывая все сомненья,
согласен я и миг прожить.

Гроза уходит. Плащ промок.

И по лицу бежит вода.
Вот сверху потекло в сапог.
И всё же чудная гроза!

Сидящий напротив морячок зааплодировал. А Николай Иванович, слегка усмехнувшись, продолжил свою негромкую речь:

– Да, так я хочу рассказать о нашем Викторе Гурине, авторе этого стихотворения. Мы с ним очень дружили.

Солдатом он был несколько странным. Вроде бы всё он выполнял нормально: и на спортивных снарядах делал все упражнения, и стрелял из карабина почти отлично, не смотря на то, что носил очки, и полосу препятствий преодолевал, как все, и бегал со строем, не отставая, но в то же время мы считали, что он попал в армию по ошибке. Как-то не похож был он на солдата. Слишком интеллигентно выглядел. Может, очки от близорукости создавали такое впечатление, может, на груди значок университета, от учёбы в котором его призвали с первого курса, но скорее всего это была его манера держаться не по-солдатски что ли. Ему, например, не нравилась шагистика. Он говорил, что для солдата важно не то, как он тянет ногу, а то, как он умеет действовать в боевых условиях, а в нашей технической части, как он справляется со своими служебными обязанностями.