Жизнь и Любовь (сборник)

За окном поезда яркая молния разрезала всё небо на части, и прогремел оглушительный треск и гром, за которым едва послышался свисток паровоза, приближавшегося к очередной станции. Маленькая девочка, что стояла в проходе у окна, наблюдая грозу, от неожиданности ойкнула и кинулась в купе к Николаю Ивановичу. Он ласково обнял её, прижимая к себе и успокаивая:

– Ну, что ты, не бойся. Здесь гроза не тронет.

Девочка освободилась из его рук и побежала к маме, позвавшей её из соседнего купе.

– Ты знаешь, морячок, – проговорил он, продолжая рассказ, – в тот день тоже была гроза. Мы сидели с Виктором в ленинской комнате и играли в шахматы. Витя шутил по поводу грозы. Говорил, что вдруг молния ударит в какой-нибудь сарай, а мы потом побежим и будем его тушить, за что нам и дадут отпуск. Но потом сказал, что пожар, пожалуй, плохо, так как всякий пожар приносит с собой вред, да он и не нужен ему теперь, так как в отпуск он и так скоро поедет. Я понял, что домой он уже написал об этом. Я играл не очень внимательно, и партию неожиданно проиграл, так что Витя был очень доволен. Тут в комнату вбежал дневальный и, увидев Виктора, позвал его срочно к телефону и добавил:

– Телеграмма пришла.

Так было принято, что срочные телеграммы передавали по телефону. Виктор решил, что его хотят разыграть и говорит:

– Пошёл ты к чёрту! Не видишь, я играю в шахматы.

Но дневальный не шутил. Поняв это по его чересчур серьёзному и даже встревоженному лицу, Виктор медленно проговорил:

– Нет, это что-то не то.

Потом он направился вслед за дневальным к телефону, оглядываясь на нас, и, всё ещё не веря, взял трубку. Я пошёл вместе с ним, думая, что Виктор специально делает вид, что не ждал телеграммы. Но то, что я потом увидел, было слишком даже для актёра.

Пот крупными каплями выступил на внезапно побледневшем лице Гурина. Он всем телом задрожал и вдруг, словно до него только дошёл смысл услышанного по телефону, он закричал с рыданием в голосе:

– Нет, этого не может быть! – и, выпустив из руки трубку телефона, выбежал из казармы.

Я выбежал вслед за ним. Рядом находилась беседка-курилка. Виктор сначала остановился под проливным дождём, потом бросился в курилку, лёг на скамейку, положив лицо на руки. Тело его содрогалось от рыданий. Шум дождя и ветра не могли заглушить его плач.

Мне впервые в жизни довелось видеть плачущего солдата, и это был мой друг. Я подбежал к нему и заорал:

– Витька, ты что, сдурел? Ты же сам просил в письме прислать телеграмму.

Но Виктор продолжал рыдать. Вокруг нас собралось ещё несколько солдат. Они промокли под дождём, пока бежали к беседке, но никто не замечал этого. Грузин Кветанадзе положил руку на плечо Виктора и тихо сказал:

– Ты зачем плачешь, друг? Ты письмо домой писал? Сам же сегодня говорил, что писал.

И тогда Виктор тяжело поднялся, сел на скамейку, и до нас донёсся его охрипший голос:

– Я только вчера письмо отправил. Дома не успели его получить. А по телефону сказали, что отец попал в катастрофу и умер. – Виктор снова зарыдал, опустив голову на руки и повторяя: – Я ведь не хотел, не хотел, не хотел.

После таких слов до нас постепенно доходил весь ужас происшедшего. Мы замерли, не зная, что сказать. Это трудно было себе представить. Дома у Виктора похороны отца, и в это время приходит письмо с просьбой прислать телеграмму о смерти, которое словно накликало эту беду. Да как такое перенести родным?

Солдаты стояли вокруг плачущего товарища как погребальные тени. Мы думали о том, кто виноват в случившемся и боялись признаться, что это мы сами. Но мы желали ему добра, когда советовали написать письмо. Кто же знал, чем это обернётся? Обвинял ли Виктор себя в смерти отца или он думал о ещё большей трагедии?

Долго бы мы так простояли, если бы дневальный не прокричал с крыльца о том, что Гурина вызывают в политотдел части. Мы подавленно продолжали молчать, а Виктор всё же поднялся и уже хотел идти, как кто-то негромко сказал:

– Витя, если ты самолётом полетишь, то сможешь перехватить дома письмо.

– Правильно! Правильно! – закричал Витя. В этот момент он, скорее всего, думал не о смерти отца, а о том, что будет с матерью, если она прочтёт у гроба его письмо. Одно горе перекрывало другое. Поэтому, услышав, что что-то можно исправить, если полететь самолётом, он обрадовался. И его радость показалась нам настолько дикой, что мы, было, в страхе отшатнулись от него. А он кинулся к нам, прося взаймы денег на самолёт. Их было у нас немного, но ему выдали командировочные, и он вылетел в Крым только на следующий день, когда погода улучшилась.

Николай Иванович замолчал. Первым не выдержал молчание морячок:

– Грустная история. Но удалось Виктору перехватить письмо?

Пожилой пассажир не ответил на вопрос. Посмотрев на окно, за которым дождь заканчивался, он сказал другое: