Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена

Но для предотвращения каких-либо неблаговидных действий со стороны моей матери, для которых эта статья брачного договора явно открывала возможность и о которых никто бы и не подумал, не будь моего дяди, Тоби Шенди, — добавлена была клаузула в ограждение прав моего отца, которая гласила: — «что если моя мать когда-нибудь потревожит моего отца и введет его в расходы на поездку в Лондон по ложным мотивам и жалобам, — — то в каждом таком случае она лишается всех прав и преимуществ, предоставляемых ей этим соглашением, — для ближайших родов, — — но не больше; — и так далее, toties quoties[35], — совершенно и безусловно, — как если бы подобного рода соглашение между ними и вовсе не было заключено». — Оговорка эта, кстати сказать, была вполне разумна, — и все-таки, несмотря на ее разумность, я всегда считал жестоким, что волею обстоятельств всей тяжестью она обрушилась на меня.

Но я был зачат и родился на горе себе; — был ли то ветер или дождь, — или сочетание того и другого, — или ни то, ни другое, были ли то попросту не в меру разыгравшиеся фантазия и воображение моей матери, — а может быть, она была сбита с толку сильным желанием, чтобы это случилось, — словом, была ли тут бедная моя мать обманутой или обманщицей, никоим образом не мне об этом судить. Факт был тот, что в конце сентября 1717 года, то есть за год до моего рождения, моя мать увлекла моего отца, наперекор его желанию, в столицу, — и он теперь категорически потребовал соблюдения клаузулы. — Таким образом, я обречен был брачным договором моих родителей носить настолько приплюснутый к лицу моему нос, как если бы Парки свили меня вовсе без носа.

Как это произошло — и какое множество досадных огорчений меня преследовало на всех поприщах моей жизни лишь по причине утраты или, вернее, изувеченья названного органа — обо всем этом в свое время будет доложено читателю.

Глава XVI

Легко себе представить, в каком раздраженном состоянии отец мой возвращался с матерью домой в деревню. Первые двадцать или двадцать пять миль он ничего другого не делал, как только изводил и донимал себя, — и мою мать, разумеется, — жалобами на эту проклятую трату денег, которые, говорил он, можно было бы сберечь до последнего шиллинга; — но что больше всего его огорчало, так это избранное ею возмутительно неудобное время года, — — стоял, как уже было сказано, конец сентября, самая пора снимать шпалерные фрукты, в особенности же зеленые сливы, которыми он так интересовался: — «Замани его кто-нибудь в Лондон по самому пустому делу, но только в другом месяце, а не в сентябре, он бы слова не сказал».

На протяжении двух следующих станций единственной темой разговора был тяжелый удар, нанесенный ему потерей сына, на которого он, по-видимому, твердо рассчитывал и которого занес даже в свою памятную книгу в качестве второй опоры себе под старость на случай, если бы Бобби не оправдал его надежд. «Это разочарование, — говорил он, — для умного человека в десять раз ощутительнее, чем все деньги, которых стоила ему поездка, и т. д.; — сто двадцать фунтов — пустяки, дело не в них».

Всю дорогу от Стилтона до Грентама ничто его в этой истории так не раздражало, как соболезнования приятелей и дурацкий вид, который будет у него с женой в церкви в ближайшее воскресенье; — — в своем сатирическом неистовстве, вдобавок еще подогретом досадой, он так забавно и зло это изображал, — он рисовал свою дражайшую половину и себя в таком неприглядном свете, ставил в такие мучительные положения перед всеми прихожанами, — что моя мать называла потом две эти станции поистине трагикомическими, и всю эту часть дороги, от начала до конца, ее душили смех и слезы.

От Грентама и до самой переправы через Трент отец мой рвал и метал по поводу обмана моей матери и скверной шутки, которую, как он считал, она сыграла с ним в этом деле. — «Разумеется, — твердил он снова и снова, — эта женщина не могла ошибиться; — — а если могла, — — какая слабость!» — — Убийственное слово! оно увлекло его воображение на тернистый путь и, прежде чем он выпутался, доставило ему большие неприятности; — — ибо едва только слово слабость было произнесено и вполне им осмыслено — во всем его значении, как тотчас начались бесконечные рассуждения о том, какие существуют виды слабости — — что наряду со слабостью ума существует такая вещь, как слабость тела, — после чего он на протяжении одного или двух перегонов был весь погружен в размышления о том, в какой мере причина всех этих треволнений могла, или не могла, заключаться в нем самом.

Короче говоря, эта несчастная поездка явилась для него источником такого множества беспокойных мыслей, что если дорога в Лондон и доставила удовольствие моей матери, то возвращение домой оказалось для нее не из приятных. — — Словом, как она жаловалась моему дяде Тоби, муж ее истощил бы и ангельское терпение.

Глава XVII