Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

И он с особым удовлетворением, как победитель в тяжелой и долгой борьбе, повел свой корабль к желанному берегу и положил якоря.

КНИГА ВТОРАЯ

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ ЯПОНСКИЕ ПЛЕННИКИ

Глава первая У ДАЛЬНИХ БЕРЕГОВ ОТЧИЗНЫ

Лед и снег Авачинской губы покрыли снасти корабля и реи его высоких мачт. Корабль, совершивший долгий и тяжелый путь, зимовал в Петропавловской гавани.

Многим матросам и офицерам «Дианы» казалось, что на том могли бы и закончиться злоключения, которые обыкновенно выпадают на долю каждого мореходца, отправляющегося в далекое плавание.

Но для капитана «Дианы», Василия Михайловича Головнина, это было лишь началом задачи.

Задача эта — обследовать северные азиатские владения России — была поставлена перед Василием Михайловичем инструкцией Адмиралтейств-коллегий и указом царя Александра. Она была близка душе и самого мореплавателя.

Сойдя с корабля на берег в Петропавловске и поселившись вместе со своими офицерами в доме начальника области Петровского, обычно проживавшего в Нижне-Камчатске, где в ту пору была постоянная резиденция управителя. Василий Михайлович Головнин имел достаточно времени, чтобы ознакомиться с этой отдаленной окраиной отечества и поразмыслить над ее судьбой.

Холодный, уединенный и обширный край лежал перед его глазами. В первой половине ноября здесь наступала зима. Гавань покрывалась льдом, море переставало шуметь. Молчаливая белая даль обступала кругом. Молчаливы были и покрытые снегом и редким ползучим кедровником горы. В глубине их клокотали подземные силы, колебля почву и сотрясая бревенчатые стены домов поселка и казармы, где жили матросы с «Дианы». Матросы толпой, без шапок, выбегали на улицу и молились, страшась этих колебаний земли более, чем бурь в океане.

Казалось, трудно было для непривычного человека найти на земном шаре страну, более уединенную и суровую, чем та, какой в те времена была Камчатка.

Но Василий Михайлович Головнин, успевший в последние два года объездить всю область и побывать с «Дианой» даже в российских владениях в северо-западной Америке, видел в этом суровом крае не одно только суровое небо, так низко нависшее над оцепеневшим морем, и не одни метели и ветры, ломавшие в гавани лед и засыпавшие снегом избы Петропавловска до самых крыш.

Он видел иное.

В глубине полуострова по долинам рек и по склонам гор видел он леса, где росли и тополь, и ель, и ольха, и огромные березы. По реке Камчатке видел он и превосходный строевой лес, где теснились лиственницы, такие могучие, что ни люди, ни бури не могли склонить их вершин. Сколь драгоценен был этот лес для корабельщиков! Как было много лесного и морского зверя: дорогих камчатских бобров, морских котиков, соболей и горностаев!

В глубине гор чудилось ему присутствие золота, серебра и меди.

В долинах рек видел он высокие травы, которые оставались сочными до глубокой осени, давая по три покоса в лето. Рыбы было так много, что петропавловский протопоп с дьячком и работником наловили за лето двадцать семь тысяч штук рыб, причем каждая рыбина была не меньше локтя.

Однако вместе с видимыми богатствами края замечал он бедность жителей, особенно промысловых русских людей и камчадалов, великое неустройство их жизни. Питались они только рыбой, которую вялили на ветру и солнце: соль была дорога, и возили ее с Сандвичевых островов. Хлеба не сеяли из-за холодных, ядовитых рос. Скота крупного не разводили, а мелкого не держали по той причине, что ездовые собаки в одночасье пожирали свиней, кур и всякую иную живность, как только она выходила на улицу.

Страсть к ездовым собакам у начальства была столь велика, что у одного лишь представителя Российско-Американской компании Хлебникова было их семьдесят штук. А некий начальник, правивший краем в недавние поры, впрягал в свои нарты, слаженные наподобие царского возка времен Алексея Михайловича, более пятидесяти пар собак. И поелику поезд этот не проходил по узким лесным тропам, то сгоняли жителей рубить в лесу просеки для проезда начальства.

Не лучше ли было бы научить жителей сажать овощи, заводить на богатых пастбищах скот и лечить камчадалов от оспы, от которой они мёрли в изрядной числе?

Все это приводило Василия Михайловича в печаль и возмущение.

Среди нескольких десятков домов Петропавловска, которые при ближайшем осмотрении оказались просто хижинами» только два дома — тот, в котором остановился Головнин, да дом Российско-Американской компании, где жил ее представитель Хлебников, были крыты тесом, а стекла имелись в окнах только одного хлебниковского дома. В доме же, где жил Головнин, их заменяли слюда да старые рапорты, промазанные для Крепости клейстером.

Но зато печь в доме была большая, и, по якутскому образцу, в углу ее был сложен камелек, в котором постоянно жарко пылал огонь.