Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

Веревки, которыми были связаны пленники, все сильнее заставляли себя чувствовать. Головнин был особенно туго связан, я шея его была так перетянута, что, пройдя несколько верст, он начал задыхаться. Лицо его опухло и почернело. Он едва мог говорить. Тогда матросы и Хлебников стали знаками просить японцев ослабить веревки, которыми был связан Головнин. Но японцы были так напуганы пальбой, что бежали, не оглядываясь, и только подгоняли своих пленников.

Японцы не думали об их страданиях. Зато, переходя через самый малый ручей, брали русских под руки, опасаясь, как бы кто из них не бросился в воду. Должно быть, им было приказано доставить пленников живыми.

Выбившись из последних сил, Головнин потерял сознание. Японцы начали лить на него воду. Он пришел в себя, но из носа и изо рта у него шла кровь. Штурман Хлебников лег на землю, заявив, что пусть его убьют, но он не тронется с места, пека его капитан не будет развязан. И все пленники по его примеру повалились на каменистую тропинку. Да, пусть их лучше убьют!..

Японцы растерялись, о чем-то начали совещаться меж собой и, наконец, ослабили на Василии Михайловиче веревки.

После этого двинулись дальше. Вдали блеснуло море, по-прежнему спокойное и пустынное, а за ним виднелись далекие и смутные очертания какой-то земли. То был пролив и за ним остров Матсмай. Когда дошли до пролива, пленников ввели в низкий каменный дом и дали им по чашке рисовой каши. Сапоги со всех сняли и по-прежнему перетянули туго-натуго ноги веревками.

—Эх, и народ же эти японцы! — сказал Шкаев, глядя на суетившихся вокруг него солдат. — Связанных и то боятся!

Между тем японцы, очевидно уже считая себя в безопасности от всяких случайностей, уселись в кружок на полу среди комнаты и стали пить чай и курить, не забывая, однако, каждые четверть часа подходить к связанным и проверять крепость веревочных пут.

Вдруг к пленникам ввели Макарова, которого товарищи, да и сам Василий Михайлович уже считали погибшим.

—Макаров, друг мой, — сказал с волнением Василий Михайлович, — если бы у меня были свободны руки, я обнял и поцеловал бы тебя. Что с тобой было?

Макаров рассказал, что солдаты привели его не в сарай, а в казармы, где не было, должно быть, опытного тюремщика, поэтому его связали менее бесчеловечным образом, и его путь до встречи со своими был не столь тягостен, как их.

Наступил вечер. Стража зажгла тусклый бумажный фонарь.

В помещении было душно, веревки все глубже врезались в тело, руки и ноги опухли, порою мутилось сознание.

—Друзья мои, — тихо сказал Головнин, — как освободить мне вас, моих злополучных товарищей, коих бедствием я один причина?

О себе у него не было мыслей в ту минуту.

Эх, Василий Михайлович... — послышался откуда-то из полутьмы голос матроса Симанова. — Сделал ты ошибку! Себя и нас загубил. Как же ты доверился этим проклятым нехристям?

Если бы мы не попали в крепость да были при оружии, разве мы дались бы им в руки? Да ни в жисть! — сказал Шкаев.

Правильны твои слова, Михайло, — откликнулся матрос Васильев. — Зря доверились мы японцам. Не стоят они веры. Хуже дикарей!

Напрасно, ребята, так говорите, — громко сказал Хлебников матросам. — Каждый судит о людях по себе. Хороший человек думает, что другие тоже хороши.

— Это так, — согласился Макаров. — Теперь надо думать, как выйти из беды, а не виноватить Василия Михайловича. Ему еще тяжелее нашего.

Один Мур молчал. Неизвестно было, о чем он думает.

Настала ночь. Спасительный сон готов был притти на помощь истомленным людям, но мучительная боль во всем теле позволяла забыться сном лишь на короткие минуты. Изредка в темноте Василий Михайлович слышал подавленный стон Мура, тревожное сонное бормотанье Хлебникова да глубокие вздохи матросов. Всякие разговоры прекратились.

В полночь стража засуетилась и стала собираться в дорогу. Принесли длинную широкую доску, положили на нее Головнина и привязали к ней веревками. Потом, как носилки, подняли доску на плечи, как бы примериваясь нести пленников, и снова опустили на пол.

Думая, что наступил час разлуки, пленники стали прощаться с Василием Михайловичем.

— Прощай, Василий Михайлович! — едва сдерживая рыдания, сказал Шкаев. — Прости, что молвили тебе горькое слово.

— Прощай, Василий Михайлович. Прости нашего брата-матроса за глупые слова, — повторил вслед за ним Макаров.

И все один за другим, несмотря на боль, причиняемую тугими веревками, подползали к своему капитану и прощались с ним, как с покойником, уже не сдерживая слез.

По счастью, прощанье оказалось преждевременным. Японцы подняли Головнина на плечи и направились к выходу.

Они принесли его на берег моря и положили на дно большой лодки. Через несколько минут таким же способом туда доставили по очереди Мура, Хлебникова. Симанова и Васильева, погрузив их в одну лодку с Головниным, а остальных вместе с Алексеем — в другую. Между пленниками уселись вооруженные солдаты, затем всех вместе закрыли цыновками, как мертвый груз, и отвалили от берега.