Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

Наконец пленники увидели город Хакодате, а за ним Дзынгарский пролив. Долгий, мучительный путь, протяжением более тысячи верст, близился к концу. Было начало августа.

С утра конвойные стали готовиться к торжественному входу в город: надели новые одежды, облачились в латы, украсили головы военными шляпами. А пленников снова связали... Навстречу шествию из города высыпали огромные толпы любопытных. Для такого случая жители тоже разоделись в богато расшитые шелковые халаты, а иные явились даже верхом на лошадях.

Двигаться пленникам пришлось среди народа, стоявшего плотной стеной по обеим сторонам дороги, и шествие это имело такой вид, будто вели не обманом захваченных мирных соседей, а побежденных в бою свирепых врагов. В самом городе любопытных было еще больше, так что конвойные с трудом расчищали дорогу.

Вот и дом, о котором так много говорил сладкоречивый Гоонзо... То была тюрьма. Здание скрывала от глаз глухая деревянная стена с железными рогатками, доходившими до самой крыши. А стена была обведена земляным валом, обвешанным столь хорошо знакомой пленникам полосатой тканью.

— Тюрьма! — обронил кто-то из узников одно единственное слово.

— Да еще японская! — добавил Хлебников.

И в сердцах русских с новой силой закипели возмущение и гнев.

Пленники поравнялись с караульным домом, от которого до самых ворот тюрьмы были выстроены в два ряда солдаты в полном воинском убранстве и при оружии: один с ружьем, другой с луком и стрелами, третий с копьем.

Пленников ввели во двор. И тут перед их взорами предстало во всем своем ужасе предназначенное для них жилище. Они увидели большой, почти совершенно темный сарай, в котором находилось несколько клеток, подобных птичьим, но построенных из толстых брусьев.

Японцы выстроили пленников вдоль стен их будущей тюрьмы и принялись обсуждать вопрос об их размещении. При этом один из японцев приблизился к Головнину и спросил его:

— Господин Хаварин, кого из матросов желаете вы иметь при себе? Господин Муро, а вы кого желаете?

Оба обрадовались, полагая» что японцы не намерены заключать их порознь, и Головнин поспешил ответить:

— Я желал бы присоединить к нам и третьего нашего товарища, господина Хлебникова.

Но с этим японцы не согласились. Они загнали пленников в тюрьму, причем Головнина, Мура и матроса Шкаева повели в одну сторону, а остальных — в другую.

Узников ввели в тюремный коридорчик. Здесь с них сняли сапоги и освободили от веревок, потом велели войти в крохотную клетку, отделенную от коридорчика деревянной решетчатой дверцей. Головнин, вошедший в клетку первым, оглянулся, рассчитывая увидеть за собою Мура и Шкаева, но их не было...

Японцы молча захлопнули дверцу, повесили на ней замок, вышли из коридора и заперли его таким же образом. Василий Михайлович остался один. И тут, впервые в жизни, он впал в отчаяние, дав волю своим чувствам, ибо никто уже не мог видеть его. Ни сильная боль, которую все еще причиняли ему израненные веревками руки и ноги, натруженные до крови во время долгого пути, ни даже унижение, какое испытал он, когда пленники, окруженные стражей, проходили на арканах мимо любопытной толпы, не причиняли ему таких страданий, как одна неотступная мысль, что он и его товарищи заживо погребены в этой тюрьме навсегда.

Кто проникнет сюда через те преграды, которыми окружил себя этот странный, неведомый европейцам народ? Страна была замкнута для всего мира.

И в эту минуту ему показалось, что будь он в плену у жителей Ново-Гебридских островов или погребен в ледяных пустынях Севера, он не был бы столь далек от просвещенного человечества, как здесь, на окраине многолюдного города, шум которого доносился до его тюрьмы.

Силы оставили Головнина, и он впал в беспамятство. Долго так лежал он, пока не пришел в себя и не почувствовал, что кто-то пристально на него смотрит. Василий Михайлович поднял голову. У небольшого зарешеченного окна сарая стоял еще не старый, простого вида японец, который подавал ему знаки приблизиться к оконной решетке. Головнин встал и подошел к окну. Человек протянул к нему руку, в которой было зажато два пирожка, и показал знаками, чтобы тот взял и поскорее съел их, пока не видит стража.

Головнину было совершенно не до еды, но поступок неизвестного ему человека так растрогал его, что он, сделав над собой усилие, съел эти крохотные сладкие пирожки, чтобы не обидеть того, кто рисковал из-за своего великодушия.

Вскоре пришел страж и принес обед. Головнин отказался от еды и отослал все назад. Так же он поступил и с ужином. Он то ложился на пол, то ходил по своей клетке, думая лишь об одном: как уйти отсюда? Он готов был погибнуть, но пусть смерть придет к нему на свободе, в бою или на море, только не здесь, в плену, в тюрьме.