Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

Василий Михайлович посмеялся над своей тревогой и снова улегся на жесткую постель, стараясь заснуть, так как завтра предстояло много потрудиться. Вот уже больше недели, как он вместе с Хлебниковым и Муром, по желанию буньиоса, составляют бумагу для императорского правительства в Эддо, в которой подробно излагается дело русских пленников и история появления Хвостова у берегов острова Итурупа, поскольку это было им ведомо.

То была нелегкая работа. Писать приходилось, выбирая лишь такие слова, какие могли перевести Кумаджеро и курилец Алексей, которому в эти дни было разрешено посещать русских в любые часы. Но пленники больше не доверяли ему и старались говорить при нем таким языком, чтобы курилец их не понимал, для чего часто употребляли иностранные слова.

Но сколь ни темен был этот дикий охотник, он скоро заметил это. Странная перемена вдруг произошла в нем. Обычно невозмутимое и спокойное лицо курильца все чаще являло признаки сильнейшего волнения. Однажды он сказал Василию Михайловичу с большим огорчением:

— Капитана, зачем от меня хоронишься? Разве я не такая человека, как русские? Я не хуже всякого русского знаю бога!

Василий Михайлович был крайне удивлен. Он часто думал об этом тихом, запуганном человеке, лишившемся дома и семьи вместе с пленниками. С большим смущением Василий Михайлович выслушал его горестные слова, не зная, что отвечать, ибо в одно и то же время он не хотел обидеть Алексея» может быть, незаслуженным подозрением и боялся быть с ним откровенным.

— Что с тобой, Алексей? — спросил его Головнин. — Ты же сам сказал японцам, что русские подослали ваших курильцев на Итуруп выглядывать и высматривать.

— То неправда! Пускай меня японцы мучают, пускай голову рубят, но я на правде стоять буду, капитана! — воскликнул он вдруг. — Сколько мне жить на земле: десять лет, двадцать лет или одна года? Это ничего не стоит. Шибко нехорошо будет, если душа моя не пойдет на небо, а будет болтаться где попало на свое мученье. Пиши, пожалуйста, на свою бумагу, как я сказал.

Эту маленькую речь Алексей произнес с такой твердостью, с таким чувством, с таким необычным для него красноречием, что Головнин сказал Хлебникову по-французски:

— Как хотите, Андрей Ильич, а я ему верю...

— Но поверят ли этому японцы? — отвечал по-русски Хлебников, понимавший французский язык, но не говоривший на нем. — Не подумают ли, что мы его подучили?

Алексей, с горящими от волнения глазами слушавший разговор, возразил:

— Пущай не верят. Мне все равно. Хочу перед богом сказать всю правду. Пущай меня убьют, за правду подохну!

Бедняга так разволновался, что в глазах у него показались слезы. Василия Михайловича это так тронуло, что он сказал, по-прежнему по-французски:

— Подумаем, Андрей Ильич, как объяснить японцам обман, не обвиняя в ложном показании этого человека.

Но Алексей не стал дожидаться. При первом же удобном случае он сам заявил Кумаджеро, что товарищи его обманули японцев, сказав, будто они были подосланы русскими, в то время как приехали для торговли. Кумаджеро был так удивлен, что на мгновенье даже потерял дар речи, а затем возмущенно крикнул курильцу:

— Ты дурак или безумный? Ты знаешь, что тебе за это будет?

Но Алексей твердо стоял на своем, заявляя, что он говорит чистую правду, за которую готов умереть.

С большим волнением ждали пленники разрешения этой истории, ибо от поведения Алексея в значительной степени зависела и их судьба. Курилец продолжал держать себя твердо и мужественно. Когда пленников повели к буньиосу, он и там решительно отверг свое прежнее показание и сказал, что оно вымышленное.

Японцы были удивлены, говорили, что он себя губит, очевидно, полагая, что Алексей действует по наущению русских. Но Алексею удивлялись и сами русские. Что заставило этого темного человека так внезапно и так решительно стать на сторону своих товарищей по несчастию, рискуя собственной жизнью?

— В этом диком курильце, — сказал Василий Михайлович Хлебникову, — живут совесть и душа благородного человека. Здесь я вижу еще одно доказательство того, что, сколь бы низко человек ни стоял в жизни, душе его свойственно проявлять величие и творить добро даже при наитягчайших обстоятельствах.

Благородное поведение Алексея придало пленникам новые силы. Снова они думали о свободе.

В эти дни Василий Михайлович вплел в свой журнал длинную белую нитку. Такую же белую нитку вплел он в свой журнал и в тот день, когда закончил, наконец, составление бумаги для правительства в Эддо и вручил ее буньиосу.

Это произошло в торжественной обстановке в замке губернатора, в присутствии всех городских чиновников. Буньиос произнес длинную речь, в которой сообщил узникам, что теперь он уже твердо надеется на благополучное решение их дела. Пусть только его разберут в Эддо. Он даже обещал пленникам перевести их из тюрьмы в новый, хороший дом и всячески облегчить их положение.

Буньиос поднял руку и сделал знак страже. В ту же минуту с пленников сняли веревки, и все губернаторские чиновники начали их поздравлять. От чиновников не пожелали отставать и простые солдаты...