Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

Наконец вот и они, родные пределы, тяжелые, светлые волны Балтики! Вошли в Финский залив. Все поздравляли друг друга.

Головнин приказал поднять длинный вымпел.

Это был узкий сине-белый флаг-лента, который поднимался на военных кораблях после длительного похода. За каждый год, проведенный в плавания, к вымпелу прибавлялось сто футов, а сам он равнялся длине корабля. Но чтобы он мог держаться в безветрии и не тонул в море, за кормой к концу его прикреплялись два полых стеклянных шара.

К поднятию вымпела на «Камчатке» стали готовиться с вечера, приводили в порядок корабль, амуницию, снаряжение. И когда наутро выстроились на шканцах, палуба сверкала, как стекло, снасти лежали в полном порядке на своих местах, ярко блестели все медные части на корабле, пуговицы на мундирах, лакировка на офицерских киверах.

Головнин в полной парадной форме вышел к фронту и поздравил команду с окончанием плавания. Оно длилось два года и девять дней. Не было потеряно ни одного якоря, ни одной мачты, ни одного каната, ни одного паруса. Среди команды не было ни одного больного.

Три мичмана: три Федора — Врангель, Литке и Матюшкин — и гардемарины Лутковские — все загорелые, счастливые, ловкие, овеянные ветрами всего света, взялись за вымпел и с большой осторожностью, при помощи старших матросов, стали выпускать за борт, постепенно разматывая ленту флага в триста тридцать футов, словно открывая длинный счет своих будущих дней и морских трудов во славу российского флота.

Василий Михайлович с улыбкой смотрел на молодежь, возмужавшую в море, и взгляд его был задумчив, — он словно мысленно уступал им дорогу.

Над морем грянул салют корабельных пушек, и сильный северный ветер подхватил вымпел, не позволяя ему лечь на воду.

Был уже виден мыс Гаривалла.

Пятого сентября 1819 года «Камчатка» бросила якорь в Кронштадте.

Эпилог В ПОСЛЕДНЕЕ ПЛАВАНИЕ

Минуло двенадцать лет с тех пор, как «Камчатка» бросила якорь на Кронштадтском рейде.

Стояли мягкие дни северного петербургского лета, когда солнце светит щедро и все же воздух свеж, когда легкий ветер ласково обдувает тело, когда дали ясны, когда ночи своей призрачной тишиной приводят человеческую душу в состояние чуткого трепета, когда жаль только одного: что эти дни так коротки.

В описываемую нами пору на даче вице-адмирала и начальника главнейших департаментов морского министерства Василия Михайловича Головнина, на Петергофской дороге, близ Стрельны, было все в цвету.

Перед широкой верандой, застекленной лишь с боков желтыми стеклами и выходившей в парк, цвели розово-белые и темнопунцовые пионы. Цвели липы. И еще что-то чувствовалось в воздухе не видимое, но осязаемое. То было море, запах которого доходил сюда вместе с гудками первых российских пароходов, уже бороздивших воды Финского залива.

Было раннее июньское утро. Солнце стояло уже высоко, однако густая листва деревьев, росших у самой дачи, еще не пропускала его лучей на веранду. Но желтые стекла ее создавали такое впечатление, точно вся веранда была залита солнечным светом. На веранде находились дети: мальчик, лет десяти, и две девочки, лет восьми и шести.

Дети наблюдали за маленькой серенькой птичкой, которая неподвижно сидела в нескольких шагах от веранды на ветке жасмина, держа в клюве пойманную стрекозу, и временами жалобно попискивала, не открывая рта, чтобы не выпустить добычу.

Дети понимали, что птичка принесла пойманное насекомое для своих птенцов, но недоумевали, почему она так долго сидит на одном месте.

— Саша, может быть, она потеряла свое гнездо? — предположила старшая девочка.

— А может, она подавилась? — сказала младшая.

— Тише, — сердито прошептал мальчик, сверкнув черными глазами, напоминавшими своим блеском глаза маленького Вася Головнина. — Не пугайте птичку. Она вовсе не заблудилась и не подавилась. Она боится, чтобы мы не увидели, куда она полетит, и не украли ее детей. Давайте все опустимся на иол и будем смотреть оттуда.

Дети быстро присели на корточки и прильнули к узорной деревянной решетке веранды, не отрывая глаз от птички. Но в это время над их головами раздался певучий голос матери:

— Что вы здесь делаете? От кого вы прячетесь?

В дверях стояла Евдокия Степановна. Морской бриз, проникавший сюда с берега, слегка шевелил ее непокрытые волосы. Она смотрела на детей ласковым взглядом.

Евдокия Степановна Головнина была в расцвете своей красоты. Казалось, что этому чудесному июньскому утру нехватало только ее.

Услышав голос матери, мальчик первый поднялся с пола и объяснил, что они тут делают.

— Не надо пугать птичку, — сказала Евдокия Степановна. — Ее ждут дети, они хотят есть. Идите играть в сад. Я скоро приду к вам. А где же ваши флаконы с солью? Почему вы не нюхаете?

— Мы уже нюхали, маменька, как встали, — отвечал за всех мальчик. — А разве холера все еще есть?

— Все еще есть,— печально отвечала Евдокия Степановна. — Но идите играть и не думайте об этом.

Дети убежали. На веранду вошла горничная, девушка Аксюта, и стала накрывать стол к утреннему чаю. Евдокия Степановна спросила ее с беспокойством: