Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

Стояла глубокая вечерняя тишина. Пустынную гавань окружали высокие горы, покрытые дремучим тропическим лесом. Часть гор и гавани, вода которой была такой яркой синевы, точно в ней развели синьку, лежала уже в тени, а другая еще была освещена желтыми закатными лучами солнца.

Но где же люди? Неужто берега сей чудесной гавани необитаемы? Нет! Вон крепость, и даже не одна, а целых три. А вон несколько хижин на берегу. Но нигде ни одного человека. Какое-то спящее царство.

Наконец на валу одной из крепостей появились три живые фигуры в епанчах. Но кто это были — солдаты, монахи, просто жители? Издали даже в подзорную трубу нельзя было определить.

— Положить якорь и дать выстрел из пушки, — приказал Головнин. — Может быть, хоть тогда эти сони обратят на нас внимание.

Якорь положили, а выстрела дать не успели, так как на шлюп приехал посланный начальником крепости унтер-офицер — узнать, кто пришел, откуда и зачем идет.

Унтер-офицер сказал, что завтра световыми сигналами из крепости будет дано знать в город, где было местопребывание губернатора, о прибытии русского корабля, после чего русские могут ехать в город и закупать все, что им нужно.

На другой день разрешение действительно было получено, и Головнин в сопровождении Рикорда отплыл на своей шлюпке в город, находившийся на берегу залива, в десяти милях от места стоянки «Дианы».

Губернатор с отменной вежливостью принял капитана русского военного корабля, объяснил, каким способом он лучше всего может сделать закупки, и пригласил Головнина к обеду. Это был молодой человек лет двадцати пяти — тридцати с утонченными манерами аристократа. Имя его было звучно и пышно — Дон Суир Маурицио де Сильвеира. Это был представитель знатной португальской фамилии.

После обеда Головнин с Рикордом занялись осмотром города, в котором оказалось всего несколько сотен домов в один-два этажа, ослепительно белых, прячущихся в густой тропической зелени, с огромными окнами, но без стекол, которые были излишни в этом благословенном климате.

— Вот ежели бы нам да такой климат!.. — вздохнул Рикорд.

— А что? — спросил Василии Михайлович.

— А то, что, может статься, вся история наша пошла бы иной стезей, не столь суровой, что отвечает нашему климату.

— Вижу в тебе, Петр, хоть и русского человека, но итальянца по рождению, — улыбнулся Головнин. — Тебя все тянет к синему небу, а мне наше серое милее, чем сия бирюза, и простая рукастая береза, что я оставил под Москвой, на Петербургском тракте, роднее этих кудрявых гигантов, словно подвитых в кроне, и столь высоких, что как глядишь на их вершины, то шапка валится с головы. Кстати, нам надлежит срубить одно такое дерево на запасную стеньгу.

Несмотря на обилие леса вблизи стоянки «Дианы», дерева твердой породы, годного для выделки десятисаженной стеньги, не оказалось. Пришлось снарядить многочисленную экспедицию, вооруженную ружьями, пилами, топорами. Под водительством португальца-проводника экспедиция углубилась в густой тропический лес, где листва была так плотна, что почти отвесные лучи солнца сквозь нее не могли пробиться. Поэтому ни травы, ни цветов в лесу не было, и почва его была черная и сырая.

Люди дышали тяжело. Но впереди шел сам капитан, и казалось, что ему итти легко, так стойко переносил он тропический зной, и матросы подтягивались, глядя на него и посмеиваясь друг над другом и над Тишкой, воевавшим с летучими муравьями, которые, налетая со всех сторон на людей, вольно кусались.

— Ну как, Тихон? — спросил его Головнин, с улыбкой глядя на Тишку, хлопающего себя то по шее, то по щеке. — Где лучше: здесь или у нас, в гульёнковской дубовой роще?

— А мне и здесь ничего, — отвечал Тишка, убивая термита у себя на лбу. — Я страсть люблю в бане париться, только муравьи вот летучие одолевают, да гляди, какие кусачие да злые, ровно собаки. Рубахи снять не дают.

Чем дальше углублялись в лес, тем гуще и темнее он становился. Под мертвыми сводами его, казалось, не могли жить ни звери, ни птицы. Воздух здесь был насыщен пряными запахами тропиков, порой резкими и отталкивающими, порой едва уловимыми и приятными.

Растянулись цепью, чтобы легче было искать нужное дерево. В поисках его забрались в лес версты на три от берега, лезли в гору, обливаясь потом.

Вдруг мичман Хлебников, человек, все примечавший и быстрый в движениях и тела и ума, крикнул:

— Нашел! Нашел! Сюда!

Действительно, дерево, найденное им, оказалось вполне подходящим.

— О, это прекрасное дерево, — сказал проводник-португалец Головнину. — Только, сеньор капитан, оно твердо, как железо, и тяжело так же, как железо, и тонет в воде. Как же вы его срубите и потащите отсюда на ваш корабль?

Тишка первым подошел к дереву с топором. Давно он уже не держал топора в руках и теперь с удовольствием поплевывал на руки.

С силой ударил Тишка топором по стволу, делая подрубку дерева.

Но топор отскочил от дерева, как от резины, чуть не угодив обухом в лоб стоявшему поблизости матросу Макарову, который едва успел пригнуться.