Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

Хлебников беспрепятственно осмотрел залив. Однако на всякий случай матросы, сопровождавшие его, держали заряженные ружья в руках, все время внимательно следя за островитянами, которые следовали за ними теперь уже на нескольких кану.

Головнин, в свою очередь, наблюдал за всем происходившим в заливе, не отрываясь от подзорной трубы. Один из бомбардиров по его приказу стоял с дымящимся фитилем у пушки, заряженной одним порохом, готовый каждую минуту поднести огонь к затравке.

Гавань оказалась тех самых размеров, как указывал Кук, что служило лишним доказательством того, что это действительно была бухта Резолюшин, которая обещала вполне спокойную стоянку, так как была открыта лишь для северных ветров.

Шлюп между тем был окружен со всех сторон десятками кану с островитянами, которые, размахивая длинными зелеными ветвями, приветствовали его восторженными криками: «Эв-вау! Эввау!» — теми самыми словами, которыми когда-то в детстве он приветствовал разжалованного ив казачков Тишку, спешившего куда-то мимо барского дома с белым гусем в руках.

Головнин поманил к себе пальцем гардемарина Якушкина и попросил подать ему лексикон.

Якушкин достал из кармана и почтительно подал ему составленный им по Форстеру[12] краткий словарик слов, употребляемых жителями островов Тана.

Головнин стал просматривать словарик, выискивая нужные ему слова, вроде: ани — есть, нуи — пить, тавай — вода, буга — свинья, и прочее.

На него так и пахнуло Гульёнками. Ему вспомнилась его просторная детская, ветви старого дуба, лезущие в открытое окно, запах какого-то лекарственного снадобья в воздухе я он сам, Вася, в халатике, сидящий на подоконнике с толстой французской книжкой в руках.

Где же это он находится — в Гульёнках или на диком острове Тихого океана? И тот самый Тишка, которого он тогда приветствовал из окна своей спальни, находится где-то здесь, на корабле. И от этого видения детства кажутся еще ярче.

Крики островитян возвращают его к действительности. Они продолжают теперь неистово орать с другой стороны шлюпа. И оттуда до него доносится дружный хохот матросов, сгрудившихся на борту.

— Что там такое? Чего они хохочут? — спросил Головнин у проходившего мимо Рудакова, заметив на его лице еще сохранившуюся улыбку человека, который только что весело смеялся.

— То островитяне приветствуют вашего Тихона.

Василий Михайлович перешел на другой борт «Дианы».

Действительно, там, в толпе матросов, стоял Тишка с пустым ведром на голове и делал гримасы островитянам, которые восторженно кричали ему со своих кану:

— Эввау! Эввау!

Хохотавшие матросы при виде капитана расступились, а Тишка, не замечая стоявшего за его спиной Головнина, продолжал ломаться.

— Ты что это делаешь? — строго спросил Василий Михайлович.

Тишка смутился.

— Дражню вот их, — кивнул он.

— Для чего?

— А им любо. Гли-кось, как ревут! Ведро мое им дюже полюбилось.

Действительно, островитяне продолжали восторженно приветствовать Тишку. Среди их криков можно было разобрать часто повторяемое слово «арроман».

Головнин заглянул в словарик и рассмеялся. Это слово означало — начальник.

Он перестал смеяться и сказал серьезно Тишке:

— Не дури! Ты мне все тут запутаешь. Скинь свое ведро и уходи.

Тут же внимание Василия Михайловича привлекла к себе большая кану, в которой стояли во весь рост трое рослых, стройных островитян в набедренных повязках из древесных волокон. Тела их были темнокаштанового цвета. Один из них имел особенно солидную осанку. Правая половина его лица была раскрашена в полосу белой краской, а левая — красной. Пышные волосы его были заплетены в сотни связанных снопом тончайших косичек. В этот сноп была воткнута довольно длинная тростинка, обвешанная разноцветными птичьими перьями. Тело было украшено зажившими рубцами от надрезов, натертых теми же красками. В носу у него, в разрезанной и оттянутой переносице, была вставлена деревяжка, а в столь же безобразно оттянутой нижней губе — зеленый камень. В ушах у него были проделаны большие дыры и в них продеты огромные черепаховые кольца, на руках нанизано множество браслетов из скорлупы кокосовых орехов, украшенной резьбой.

Двое других островитян, находившихся в той же кану, имели более скромный вид: лица их были менее изуродованы и не носили следов раскраски. В обращении их с человеком, чье лицо было так ярко раскрашено, проглядывали почтительность и уважение.

— Кто же сие страшилище? — спросил Рикорд, указывая на особенно разукрашенного островитянина.

— Я мыслю, что это их арроман, — ответил Головнин.

Между тем кану с тремя островитянами подошла к самому борту «Дианы», и находившиеся в ней люди знаками показали, что они хотят подняться на корабль.

Неуемное любопытство светилось в их черных бархатных глазах, смотревших на белых людей с наивным простодушием детей.

«Непуганые, — подумал Головнин. — О, сколь приятно видеть человеческие существа, еще не знающие страха перед европейцами!»

Он велел спустить трап, и островитяне живо поднялись на шлюп, но вместе с этой тройкой успело проскочить еще с десяток голых людей.