Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

— Уйди, не надрывай мою душу! Какую пользу можешь ты дать своему капитану, когда я сам терзаюсь бессилием помочь ему!

Глава шестая МУКИ ПЛЕННИКОВ

Меж тем пленников привели в крепость и втолкнули в ту самую палатку, в которой их только что вероломно принимали как почетных гостей.

Ни первого, ни второго начальников здесь не было, — всем распоряжались другие японцы, из тех, что давеча сидели на корточках вдоль стен. Но тупого и глупого выражения на их лицах уже не было: они имели вид рачительных чиновников, исполняющих свое дело не за страх, а за совесть. Они выстроили пленников в ряд, несколько раз пересчитали их и записали каждого на листочках бумаги, извлеченных из бездонных рукавов своих халатов. Затем велели связать пленникам руки за спиной и повели сквозь толпу еще продолжавших возбужденно галдеть японских солдат.

Головнин, шедший первым, оглянулся. Его товарищи молча следовали за ним. Их лица еще хранили следы возбуждения и борьбы и в то же время были печальны и мрачны.

По щеке Шкаева текла кровь. Эта тонкая струйка крови больше, чем все остальное, заставила Василия Михайловича снова воспрянуть духом и зажгла в нем первую искру борьбы, которая уже больше не угасала. Он поклялся сделать все, что было в его силах, чтобы спасти своих несчастных товарищей, если нужно — отдав за это собственную жизнь.

Пленников привели в большой деревянный сарай, находившийся за крепостным валом. Там их поставили на колени и начали вязать веревками толщиною в палец, причиняя мучительную боль.

Головнин успел заметить, что матроса Макарова среди захваченных в плен нет. Не убит ли он? Это еще больше увеличило тяжесть, лежавшую на его душе.

Между тем японские солдаты под руководством чиновников продолжали свое дело. Связав пленников толстыми веревками, они принялись вязать их еще тонкими, что было мучительнее, так как они глубже впивались в тело.

Но как ни больно было Василию Михайловичу от веревок, однако мысль его напряженно искала выхода из ловушки, в которую он с товарищами попал.

Заметив, что солдаты вязали пленников совершенно одинаковым образом, делая совершенно одинаковые петли и узлы, он подумал: «Этот способ, надо быть, подробно разработан законами, кои жестоки в этой стране. Нам предстоят великие мучения».

Руки пленников были скручены так, что локти почтя сходились за спиной, а кисти были связаны вместе на груди. На шею были накинуты и в локти продеты петли, от которых шли длинные концы. Их, как вожжи, держали солдаты.

При малейшей попытке к бегству, стоило лишь натянуть такой аркан, и руки начали бы ломаться, а петля вокруг шеи перехватила бы дыхание.

Но и этого японцам показалось мало. Они туго-натуго перевязали своим пленникам тонкой бечевкой ноги выше колеи и под икрами, совершенно приостановив обращение крови.

Затем японцы перекинули свободные концы веревок через матицу сарая, натянули их так, что пленные не могли пошевелиться, и тогда не спеша, смело обыскали их. После этого японцы уселись в кружок на пятки и, не торопясь, закурили свои крохотные медные трубочки на длинных чубуках.

Под такой пыткой пленников продержали около часу. Потом солдаты, несколько ослабив веревки, стягивающие ноги, повели пленников в поле, а оттуда — к лесу, который начинался на ближних горах. При этом каждого из них держал за конец аркана особо приставленный к нему человек, а сбоку шел еще вооруженный солдат. К горам вела каменистая тропа. Итти по ней со связанными ногами было очень трудно. Пленники падали.

Но их поднимали и снова ставили на ноги. Взобравшись на первую возвышенность, они увидели море и на нем свои шлюп, сверкавший на солнце лебединой белизной своих распущенных парусов.

Вид его великой болью пронзил сердце Головнина. А когда шедший за ним Хлебников сказал: «Василий Михайлович! Взгляните в последний раз на нашу «Диану»!» — то оба они заплакали.

Больше они не оборачивались, чтобы не видеть ни «Дианы», ни моря, которое было безмятежно-спокойно, как небо, с которым оно сливалось на горизонте. Природе не было дела до того, что творилось в их душах.

Когда отошли на довольно большое расстояние от крепости, послышалась пушечная пальба.

Головнин ясно отличал выстрелы своих пушек от крепостных. Перестрелка хотя и возбудила в душе его необыкновенное волнение и даже мелькнувшую на мгновенье надежду спастись, но все же он прекрасно знал, что шестифунтовые ядра его орудий не могут причинить никакого вреда земляным валам крепости, а несколько десятков матросов, даже при полном самоотвержения, бессильны против многочисленного японского гарнизона.

Сейчас больше всего он боялся, чтобы шлюп не загорелся от неприятельских ядер или не сел на мель в мелководном заливе, а экипаж его, подобно им самим, не попал в плен к японцам. В таком случае горестная участь пленников никогда не стала бы известной их отечеству.

Василий Михайлович мысленно взывал к благоразумию своего друга Рикорда, с которым судьба так жестоко разлучила его.