Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

Тогда Тихон знаками спросил у португальца, послушные ли у него бычки и не боятся ли они моря.

Бычки оказались послушными и совсем не боялись воды. Тишка при помощи португальца загнал их в море, привязал к шлюпке и поплыл к кораблю.

Головнин громко смеялся при виде своего бывшего казачка, плывущего по морю на быках, подобно какому-то сказочному герою.

Много веселых минут доставлял Василию Михайловичу этот спутник его детства, смышленый и в то же время простодушный рязанский мужичок Тишка, которому не были страшны ни тропики, ни самый океан, словно он вырос на море.

И как-то, наблюдая Тишку и других матросов, трудившихся на море так же усердно, как на собственной ниве, Головнин сказал Рикорду:

— Не правы те, что мыслят, будто народ наш чужд морю и к плаванию морскому не склонен. То заблуждение глупцов или коварное измышление наших врагов. Народ наш любит море и к нему способен, ибо испокон веков жил у воды, к великие реки наши еще в седой древности выводили прапращуров наших к морю. Отсель предвижу великую славу морскую нашего отечества.

Склонный к восторгу Рикорд, блестя черными глазами, отвечал на эти слова друга:

— Это так, Василий Михайлович. И я вижу это. Не мы ли с тобой еще в детстве дали клятву на золотой адмиралтейской спице служить этой славе до последнего дыхания? Ужели мы сего не совершим?

...В пять часов утра 19 января 1808 года, когда половина гавани Санта-Круц еще лежала в тени и в воздухе еще чувствовалась едва уловимая прохлада, «Диана» снялась с якоря и направилась в море.

Как решил капитан, она шла параллельно бразильским, берегам, держа путь к мысу Горн.

Но часто, думая об этом решении своем, сулившем быстрейший переход на Камчатку, Головнин с волнением думал о страшных бурях, которые ждали его у этого мыса. Он вспоминал книгу англичанина Дунглля, описавшего многие примечательные кораблекрушения, случившиеся в этом опасном для мореходцев месте.

Он вспоминал испанский талион «Святой Михаил», шедший в Кальяо, который сорок пять дней боролся у мыса Горн с противными ветрами и, потеряв от цынги тридцать девять человек, вернулся в устье Ла-Платы в таком состоянии, что только офицеры да трое матросов могли нести корабельную службу.

Припомнился ему и английский капитан Бляй, который плавал с Куком, а потом прославился на всю Европу благодаря удивительному спасению своему, пройдя после кораблекрушения за сорок один день четыре тысячи миль на малом гребном судне. Это он на корабле «Бонти», специально для его плавания построенном в Англии, тридцать дней боролся у мыса Горн с такими бурями, что корабль его дал течь и воду все время приходилось откачивать помпами, что сильно утруждало команду, заболевшую цынгой. И все же в конце концов этому мореходцу пришлось изменить курс и итти на мыс Доброй Надежды.

Вспоминая все это, Головнин нередко советовался с Петром Рикордом:

— Что скажешь, Петр? Так ли мы делаем? Куда нам итти?

— Как ты решил, Василий Михайлович, туда и пойдем. Мы все верим тебе.

Рикорд, как и все офицеры и вся команда до последнего человека, твердо верили в чудесное искусство и всепобеждающее мужество своего капитана.

В течение нескольких дней плавание было спокойным. На «Диане» наступили мореходные будни. Уже никто не обращал внимания на встречных китов, на сонную черепаху, плывущую по волнам, на альбатросов, сидящих на воде. Все привыкли к этому, и каждый был занят своим делом.

Рудаков под руководством Мура, прекрасно знавшего немецкий язык и временами перестававшего дичиться и уединяться, читал по-немецки последнее описание путешествия Кука на Сандвичевы острова.

На баке шел урок грамоты. Сидя на бухте якорного каната, матрос Шкаев, подружившийся в конце концов с Тишкой, обучал его грамоте. Держа перед ним бумажку с нарисованными на ней каракулями, он заставлял его читать. Тихон тянул, водя пальцем по каракулям:

— Люди...

— Ну?

— Он... Живете...

— А далей?

— Како... Аз...

— А в конце что получается?

— Лошадь.

— Сам ты лошадь! Читай спервоначала.

Тишка повторял, и снова у него получалась лошадь.

— Фу ты, какой каменный! — возмущался учитель. — А скажи на милость, чем ты щи хлебаешь?

— Ложкой.

— А по-твоему выходит — лошадью. Голова ты китовая! И оба весело смеялись.

Ночью поднялся сильный ветер. Волны издавали такой яркий, фосфорический блеск, что гребешки их сверкали, как расплавленный металл, и пена, отбивавшаяся от носа шлюпа, при скором ходе его, бросала сильный отсвет на паруса.

— Завтра будем проходить устье Ла-Платы, — объявил Головнин. — Там водятся черепахи столь великие, что их меньше как вчетвером не поднять. Тихон, хочешь черепахового супа? — спросил он у Тишки при общем хохоте матросов.

На что Тихон смиренно отвечал:

— И-и, батюшка Василий Михайлович, ну их к богу. До сих пор вспомнить тошно.

Черепахи действительно оказались на своем месте. Но, кроме того, и вода здесь была гораздо светлее океанской и мутнее. На поверхности ее носилось много хвороста и морской капусты, сорванной морем с камней. И волнение здесь было сильней и беспорядочней.