Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

— Ах, — говорит она ему по-русски, — какие огорчения причиняете вы мне, какой же вы упрямый, Базиль! Немедленно идите домой!

— Иди, батюшка, иди, — вторит ей Ниловна, беря Васю за руку.

— Идите, Базиль, домой, идите, — говорит по французски Жозефина Ивановна.

— Иди, барин, иди, — повторяет за всеми кучер Агафон. И даже Пегас, который так легко предал Васю, смотрит теперь на него с укоризной своими ясными золотистыми глазами, прыгает вокруг него и лает.

Вася спускается с омета на землю.

Хотя солнце жжет и роса на соломе давно уже высохла, и нет больше сов и тумана, но Васе холодно. По всему телу разливается дрожь, голова мутна и хочется лежать.

Вася покорно следует за Ниловной, которая не выпускает его руки.

А впереди всех шагает тетушка Екатерина Алексеевна в своем черном плаще с капюшоном. Шаги ее решительны и против обыкновения быстры.

Она думает о Васе. Она думает о том, что уже давно решено. Мальчику надо учиться. Правда, больше приличествовало бы отпрыску столь славного рода служить в гвардии, но Гульёнки давно уже не дают таких доходов, как прежде. Пусть мальчик идет в Морской корпус. Не только в гвардии, а и во флоте служить царю для дворянина почетно. Да и покойный Михаил Васильевич того желал, и дядюшка Максим не против. Быть по сему!

И тетушка Екатерина Алексеевна решила не медлить далее и сегодня же отправить нарочного в Москву к дядюшке Максиму Васильевичу, чтобы ждал Васю к себе, а кузнецу Ферапонту наказать, чтобы приготовил к дальнему пути старый матушкин тарантас.

Глава шестая РАСПЛАТА

Однако не так скоро, как предполагала тетушка, пришлось Васе покинуть родные Гульёнки.

Холодная весенняя ночь, проведенная им в омете, не прошла для него даром.

Вот уже три дня, как Вася лежит в постели, в жару и полузабытьи.

В господском доме стоит тревожная тишина.

В комнатах пахнет аптечными снадобьями.

Уездный лекарь Фердинанд Фердинаидович, немец в огромных очках, с золотыми кольцами на всех пальцах, поставил Васе пиявки, положил на голову лед в воловьем пузыре, дал выпить бальзама и велел настежь открыть окна в комнате больного.

На четвертый день Васе стало лучше. Температура упала. Он сбросил пузырь со льдом и спросил сидевшую около него няньку, что с ним было.

— А то, батюшка, — ответила нянька, — что страху я натерпелась за тебя нивесть сколько. Разве можно дворянскому дитю ночевать в омете? Чай, ты не пастух и не Тишка.

Вася ничего не сказал. Говорить ему не хотелось. Жар в теле теперь сменился упадком сил и сонливостью.

Сквозь легкую дремоту Вася слышал срывающееся побрякивание колокольцев пробегавшей мимо дома тройки, потом звонкий говор их вдали, постепенно удалявшийся.

«Наверное, повезли Фердинанда Фердинандовича в Пронск», — подумал Вася и даже хотел спросить об этом няньку, но жаль было спугнуть овладевшую им приятную дрёму.

Пришла тетушка, зябко кутаясь в шаль, несмотря на теплый вечер.

— Ну что, как? — спросила она у няньки.

— Спит, — шепотом отвечала Ниловна.

Вася слышал все это, но нарочно покрепче зажмурил глаза и начал дышать шумно и ровно, как спящий.

Тетушка отдала несколько распоряжений няньке и вышла.

Вася открыл глаза, В комнате стоял густой сумрак. В окно сквозь молодую листву огромного дуба, росшего у самой стены дома, просвечивало еще не совсем потухшее вечернее небо с робкими, едва наметившимися звездами. Иногда легкий, не ощутимый в комнате ветерок налетал на дерево, перебирая листву, и замирал.

В ногах у Васи, на табуретке, сидела Ниловна. Старушка» не славшая уже несколько ночей, с трудом боролась со сном. Иногда она роняла голову на грудь, но быстро открывала глаза и старалась бодриться. Затем ее голова снова клонилась на колени или на бок. Но каждый раз, не встречая опоры, старушка пугливо просыпалась, чтобы через минуту снова куда-то валиться всем корпусом.

Васе стало жалко няньку, и он подсунул ей под бок одну из своих подушек.

Старушка, качнувшись в эту сторону, упала на подушку и крепко уснула.

Вася начал думать о тетушке, о дяде Максиме, о том, что он напишет ему письмо и будет просить взять к себе в Москву. Ведь он никогда еще не был в Москве!

Мысль о Москве приводит его в доброе настроение. Он поворачивается на бок, находит в окне свою любимую яркую звезду, которая приходит к нему каждый вечер, и любуется ею. Из парка сюда доносится чуть слышное пение соловьев. За окном сначала слабо, затем все громче начинает трюкать сверчок. Слышатся чьи-то легкие шаги: кто-то шуршит босыми ногами по прошлогодней дубовой листве, и почти невидимая тень появляется в окне и замирает на месте.

— Кто там? — тихо спрашивает Вася.

— Это я, барчук, — слышится в ответ громкий, свистящий шепот Лушки. — Меня Тишка прислал к тебе.

Вася быстро соскакивает с постели и подходит к окну.

— Зачем он прислал?

— Дуду вот принесла, — отвечает Лушка. — Ну и дуда же! Поет, ровно живая.

Лушка сует Васе в окно аккуратно высверленную из липы дудочку со многими отверстиями.

— Это Тишка сам сделал? — удивляется Вася.

— Сам, сам, а то как же. Лопнуть мне на этом месте! — клянется Лушка.