Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

И это выражение, означавшее в буквальном переводе — брюхо полно, тоже напомнило Василию Михайловичу Гульёнки и его раннее детство, когда в период увлечения Куком он отвечал няньке Ниловне, пристававшей к нему с едой, этими самыми словами.

За обедом Василий Михайлович поддерживал довольно оживленную беседу с гостями при помощи словаря. При этом он не переставал восторгаться, как люди, столь далеко отстоящие друг от друга по своему развитию, могут легко понимать себе подобных, и удивлялся, что некоторые из его офицеров были равнодушны к этому открытию.

— Возьмите во внимание хоть то, — говорил он им, — сколь приятен язык здешних островитян. Он не только не режет европейского уха, но многие слова его ласкательны для нашего слуха и даже благозвучны, и выговаривать их мы можем весьма незатруднительно.

Скородумова же, как человека, любящего животных, особенно интересовал вопрос, куда девались собаки, подаренные Куком местным жителям, так как собачьего лая не было слышно на берегу даже по ночам. Но островитяне не могли понять этого вопроса, хотя он очень старательно и искусно лаял, — видимо, они не знали, что такое собака, и ничего не могли сказать о судьбе оставленных Куком животных.

— Съели, и больше ничего. Довольно тебе брехать по-собачьи! — напустился на Скородумова Мур, почему-то раздраженный его стараниями что-либо узнать о судьбе куковских псов.

Когда после обеда Головнин съехал на берег, Гунама знаками предложил ему посетить его жилище. Василий Михайлович охотно согласился. Это был просторный Шалаш на самом берегу залива, крытый широкими кожистыми листьями какого-то растения.

Шалаш был так низок, что в нем едва можно было сидеть. Внутри он был совершенно пуст, словно в нем никто не жил. Очевидно, островитяне, боясь прибывших белых людей, унесли в лес все свои пожитки, в том числе и те вещи, которые им подарил Головнин, ибо здесь их не было.

Не было видно ни свиней, ни птицы. Вероятно, жители острова опасались, что европейцы, увидев их богатство, пожелают поселиться на этом берегу, и потому угнали своих животных в лес.

— Кук тоже не видел у них свиней, — говорил Головнин своим спутникам. — Известно, — улыбнулся он, — что жители тихоокеанских островов считают европейцев голодными бродягами, кои слоняются по морям для снискания себе пропитания.

Однако Гунама в качестве хозяина, хотя и пустого шалаша, был радушен и ласков. Решив угостить своих гостей кокосовыми орехами, он послал Яту сорвать несколько штук их. И все русские были поражены тем, с какою легкостью мальчик поднимался по сильно наклоненному стволу. Он шел по дереву так свободно, как по земле, лишь изредка касаясь его руками.

— Тишка, а ты можешь так? — спросил Головнин.

— По нашему дереву могу, — отвечал тот. — Чай, помнишь, Василий Михайлович, как брал для тебя грачиные яйца из гнезд.

Насшибав целую кучу орехов, каждый величиною с голову десятилетнего ребенка, Ята с прежней легкостью и проворством спустился на землю и стал вскрывать орехи, делая это необычайно быстро и легко при помощи собственных зубов, и очень смеялся, когда матросы с трудом вскрывали их при помощи топора или матросских ножей.

Потягивая кокосовое молоко из ореха, Головнин с неослабевающим интересом наблюдал за островитянами. Все они были проворны и чрезвычайно живы и веселы. У большинства из них были добрые, открытые и приятные лица, мягкое выражение черных глаз.

Только широкие, приплюснутые носы портили их лица. Волосы на голове и в бороде у них были черные, курчавые, густые. Некоторые островитяне были так черны, словно вымазаны сажей. Кожа других была светлее. Очевидно, и среди чернокожих были своего рода брюнеты и блондины.

Тишка, пощупав кожу одного из островитян, удивился:

— Гли-кось, какая шкура у них выделанная! Наверно, дегтем мажутся.

Жители острова, по объяснению Гунамы, действительно смазывали свое тело, но не дегтем, которого они не умели гнать, а кокосовым маслом, что предохраняло их кожу от всяких болезней.

Им не чуждо было и чувство стыдливости. Всякий раз, когда, купаясь, они вылезали из воды, то, при виде белых, отворачивались и спешили надеть свои повязки.

Это малозначащее для европейцев обстоятельство в глазах Головнина являлось последним, завершающим штрихом в совершенном от природы образе первобытного человека.

Среди островитян, собравшихся у шалаша Гунамы, было немало женщин. Они держались в стороне.

Женщины были не так красивы, как мужчины, и ниже их ростом. Многие казались очень живыми и веселыми, особенно молодые. Глядя на иноземцев, они сбивались в кучки, подталкивали друг друга локтями, пересмеивались между собою, смущенно улыбались.

Но женщины постарше имели уже изнуренный вид, очевидно потому, что им приходилось выполнять самые тяжелые работы. При этом Головнин с некоторым разочарованием заметил, что отношение к женщинам со стороны мужчин было презрительное, как к существам низшего порядка. Даже мальчишки, вертевшиеся в толпе, грозили женщинам кулаками и толкали их.