Жизнь и необыкновенные приключения капитан-лейтенанта Головнина, путешественника и мореходца

Тогда островитяне, находившиеся на берегу, по собственному почину бросились в воду, выловили бочонки, погрузили их на суда и помогли матросам отчалить от берега.

Этот случай дал повод во время обеда в кают-компании припомнить, что при наборе воды экспедицией Кука на том же самом месте от берега до болота, из которого бралась вода, были натянуты веревки, чтобы жители острова не могли приблизиться к английским матросам.

— К сему можно еще кое-что добавить, — заметил Головнин: — Форстер признается, что островитяне с нетерпением ждали, когда суда Кука уйдут из гавани, и каждый день их приходилось успокаивать, показывая на пальцах, сколько дней корабли европейцев еще пробудут в заливе. Нам же о сем еще никто не напоминал, — не без гордости заметил Василий Михайлович. — И я прошу вас, господа, и далее вести себя столь же примерно, дабы русский корабль везде был желанным гостем.

На пятый день пребывания в гавани Резолюшин шлюп был совершенно готов к дальнейшему походу.

В половине шестого утра 31 июля 1809 года «Диана» подняла якорь и вступила под паруса, пользуясь попутным ветром.

Лишь только с берега заметили, что судно готовится к уходу, как толпы островитян окружили гавань, оглушая ее криками: «Эввау! Эввау!», выражавшими на сей раз их горе.

Вслед за тем от берега отошла большая кану с Гунамой, его сыном «Тишкой» и несколькими другими островитянами. Еще издали они начали махать руками и жалобно кричать:

— Диана! Диана!

А когда подплыли к шлюпу, то все хором затянули что-то необычайно жалобное и залились слезами, которые ручьями текли по их лицам, как у маленьких детей.

Гунама привез в качестве прощального подарка корень ям весом в полпуда, а Головнин, растроганный такими чувствами островитян, одарил его своей курткой с блестящими пуговицами, чего Гунама так безуспешно добивался несколько дней назад. Были одарены и приплывшие с ним жители острова.

Шлюп, постепенно прибавляя паруса, набирал ход и вот уже был у выхода из гавани. Толпившиеся по берегам залива островитяне тянули тысячеголосым хором свое прощальное:

— Эввау!

А Гунама, уже вернувшийся на берег, стоял в куртке с блестящими пуговицами, махал зеленой веткой и взывал, обливаясь горькими слезами:

— Диана! Диана!

Со шлюпа махали белыми платками.

Головнин стоял рядом с Рикордом на юте, мысленно прощаясь со своими чернокожими друзьями. В глазах его блестели слезы. Но в душе цвела радость, причину которой Рикорд так просто выразил словами:

— Это, Василий Михайлович, награда тебе за твои добрые чувства к сим детям природы. Отныне они с приязнью сохранят память о русских людях.

Еще долго были слышны крики и плач островитян.

А в это время в трюме «Дианы» умирал от лихорадки плотничный десятник Иван Савельев, бесценный для экспедиции человек. Он испустил свой дух в ту самую минуту, как бушприт «Дианы» вышел за линию буруна.

Десятнику Ивану Савельеву не суждено было лежать в родной русской земле. Его похоронили по морскому обычаю в океане, на такой глубине, куда не может спуститься самая большая акула.

Глава семнадцатая К РОДНЫМ БЕРЕГАМ

Это была самая опасная часть пути, потому что приходилось итти без карт, притом полным ходом, чтобы к осени попасть на Камчатку.

Шли, держась Петропавловского меридиана. На шлюпе чувствовался сильный подъем, — ведь шли хоть и к далеким, незнакомым и суровым, но все же родным берегам.

Чем выше поднимались к северу, тем становилось теплее. Одиннадцатого августа на широте 3° и долготе 169° потянул приятный теплый ветер, принесший с собою пряные запахи какой-то тропической земли. Вместе с ними в воздухе появилось великое множество птиц, и от этого у всех сделалось почему-то еще веселее на душе.

Несколько птиц убили из ружья, а двух фрегатов поймали руками на палубе, так как птица оказалась совершенно непуганой и не боялась людей. Появилось много дельфинов, которые целыми стадами сопровождали шлюп, то обгоняя его стремительными и шумными прыжками, то ныряя под киль. Показались в большом количестве касатки, летучие рыбы и акулы. Матросы поймали на крючок несколько мелких акул, одна из которых все же весила более двух пудов.

— Сколь рыба сия и отвратительна по своему виду, свойствам и запаху, — сказал Головнин, — однако пусть-ка наш кок приготовит из нее что-нибудь. По недостатку свежей пищи и акулу можно есть, особливо молодую.

Акулий детеныш был приготовлен. Большинство офицеров и команды ели акулье мясо, некоторые же матросы не могли проглотить ни куска.

— Эта рыба все жрет, особливо любит нашего брата, ежели который попадет ей на зубы, — говорили брезгавшие. — На нее смотреть — и то муторно, а не то что есть.

«Диана» день и ночь шла под всеми парусами. Головнин спешил до замерзания Авачинской губы притти в Петропавловск. Курс держали исключительно по компасу и солнцу, так как даже на имевшиеся карты нельзя было полагаться.